Линия жизни

Академик И. М. Майский, в то время посол СССР в Англии, вспоминает два разговора о челюскинцах с всемирно известными, но совершенно непохожими друг на друга англичанами.

Первый из них — Бернард Шоу. «Знаменитый писатель, привыкший саркастически смотреть на жизнь, на этот раз не скупился на самые восторженные слова. Он восхищался О. Ю. Шмидтом, челюскинцами, советскими летчиками, советским правительством. Потом, ударяя одной рукой о другую — характерный жест Шоу, — он вдруг со смехом воскликнул:

— Что вы за страна!.. Полярную трагедию вы превратили в национальное торжество. На роль главного героя ледовой драмы нашли настоящего деда-мороза с большой бородой… Уверяю вас, что борода Шмидта завоевала вам тысячи новых друзей!»

Лидер английских либералов Ллойд-Джордж оценил события с позиций опытного политика: «Ни одно другое правительство не пошло бы на такие жертвы для спасения полярных исследователей!.. — сказал он Майскому. — Вы одержали большую дипломатическую победу».

А в это время Шмидт в городе Номе медленно возвращался к жизни. К концу апреля он уже начал вставать с постели. В начале мая его выписали из больницы. Он очень спешил домой и поэтому сразу же двинулся в долгое путешествие на родину. Путь лежал через Сан-Франциско — Нью-Йорк — Париж.

Газета «Сан-Франциско Кроникл», сообщая 5 мая о прибытии Шмидта в город, писала: «Из мглы, скрывающей фигуры русского фольклора, вчера в Сан-Франциско вынырнул человек с лаврами, украшающими его широкие плечи, человек, который с таким же правом мог бы соскочить со страниц легенды».

Высокий стиль развеселил Шмидта. «Выныривать» или «соскакивать» ему было явно не по силам. Он едва передвигал ноги…

Крым, 1945

К ограде туберкулезного санатория прилепилось кладбище. Это породило множество мрачных и не очень остроумных шуток. «Чтоб не забывали о близком будущем», — сказал один больной. Другой заметил, что такое расположение сокращает расходы на транспорт похоронного бюро. Третий увидел в этом соседстве неразрывную связь причины и следствия.

Шмидт на могильные темы говорить не любил. И в стихийно возникшем конкурсе острословов участия не принял. Он и разговоров о болезни, традиционных для санатория, старался не поддерживать. Но однажды осенью 1945 года, когда ему еще разрешали выходить из дому, во время прогулки забрел на это полузаброшенное кладбище. Глаза сами собой скользили по надгробным плитам, выхватывая даты рождения и смерти. И почти всюду разрыв между ними был невелик — какие-нибудь двадцать — тридцать лет: чахотка косила быстро и наповал. Плита на одной из старых могил, где был похоронен какой-то купеческий сын, привлекла внимание выбитыми на ней стихами:

«Только жить собрался,
Только сил набрался,
Тут его сгубила
Проклятая бацилла».

Беспомощные вирши, нелепые своим плясовым ритмом, поначалу только рассмешили. Но потом вдруг натолкнули на грустную цепочку размышлений. Ведь и его судьба уже давно могла стать темой для посмертных эпитафий.

Даже поверить было трудно, что он, высокий, широкоплечий, был рожден на свет со слабыми легкими. Впервые об этом ему сказал милый седенький доктор, такой коротенький, что с трудом дотягивался до груди Шмидта своей трубочкой. Случилось это в Киеве, еще в студенческие годы, когда он схватил вдруг сразу воспаление легких и плеврит. Лежать пришлось долго. Но кончилось все вроде без последствий. Коротенький доктор советовал вести размеренный образ жизни, чаще бывать на воздухе, избегать простуд, не переутомляться. Об этих советах Шмидт, конечно, скоро забыл. Было не до того.

В 1924 году легкие дали новый сигнал. Пришлось бросить все дела и на два месяца отправиться в Альпы. Потом десять лет — никаких тревожных симптомов.

Правда, и в Арктике врач Леонид Федорович Лимчер не раз уговаривал его быть осторожным. Но если уж следовать этому совету, то лучше вообще не связывать жизнь с полярными морями.

Леонид Муханов позднее писал: «Выносливость Шмидта порой просто поражала. Люди всеми силами старались создать условия, чтобы Шмидт не простудился… Да куда там! Отто Юльевич даже доктора Лимчера, который лечил его в Москве и в экспедициях, не боялся. На все его доводы он отвечал: «В Арктике нельзя простудиться. Здесь можно только замерзнуть, а я подвижный, меня не удержишь».

И он действительно не болел. Хотя много раз во время походов «Седова» и сквозного плавания «Сибирякова» замерзал на ветру, падал в холодную воду. Вот только челюскинской эпопеи легкие не выдержали. Целых полгода тогда понадобилось, чтобы прийти в себя. Но ведь выздоровел и как будто никаких последствий. Снова ходил Северным морским путем, летал в открытых самолетах, высаживался на полярный лед.