Линия жизни

Короче говоря, на иных заседаниях, где теория Шмидта должна была вроде бы разбираться по существу, стали раздаваться громкие обвинения в адрес ее создателя. Как-то случилось: один и тот же оратор обвинил Шмидта в том, что он 1) механицист, 2) позитивист, 3) агностик. Оратору и в голову не пришло, что столь несхожие грехи никак не могут соединиться в одном, даже самом великом грешнике, ибо все три философские системы, к которым Шмидт был причислен, отрицают друг друга и находятся в непримиримой борьбе.

Шли месяцы, а заявления о приверженности Шмидта к разным направлениям буржуазной философии перекатывались с одного обсуждения на другое, опасно застревая в ушах.

В начале 1951 года Шмидта вызвали в Президиум Академии и сказали, что на апрель намечено большое совещание по вопросам космогонии. Шмидта предстоящее совещание обрадовало — ведь со всей страны съедутся специалисты. Значит, снова проверка, критика, поиск новых сторонников.

Решение совещания, принятое после четырехдневного обсуждения доклада Шмидта, четко определяло, в чем достижения новой теории и что в ней недоработано. Оно положило конец наскокам не в меру горячих оппонентов.

«Появление космогонической теории О. Ю. Шмидта, — говорилось в решении, — привлекло к вопросам космогонии внимание ряда советских ученых разных специальностей, оно способствовало широкому развитию космогонических работ в нашей стране и нанесло серьезный удар по агностицизму в этой области… Такая полнота объяснений с единой точки зрения основных черт строения Солнечной системы получена в космогонии впервые. Заслугой О. К). Шмидта является также активное сближение космогонии планетной системы с науками о Земле».

Словом, несмотря на «весеннее самочувствие», настроение у Шмидта было отличным. После девяти лет работы пришло наконец официальное признание.

В том, что и официальное отношение к нему снова изменилось к лучшему, Шмидт убедился летом, когда у него осторожно и очень тактично попытались выяснить, как он хотел бы, чтобы был отмечен его юбилей. 30 сентября 1951 года ему исполнялось шестьдесят лет. От каких-либо «торжественных мероприятий» Шмидт отказался сразу и наотрез. Но ему намекнули, что такая категоричность ставит Академию в неловкое положение: и в нашей стране, и тем более за рубежом, могут подумать, будто его заслуги не оценены по достоинству, и советовали еще подумать. Сотрудник Президиума, проводивший эту тонкую и осторожную беседу, проявил недюжинную эрудицию — напомнил Шмидту, что его учитель, академик Граве, не пренебрегал юбилейными торжествами. Вежливый сотрудник так и не понял, почему в ответ на эту реплику Шмидт по-мальчишески расхохотался, а потом еще раз повторил свой отказ.

К Дмитрию Александровичу Граве, который в предреволюционные годы был ординарным профессором Киевского университета имени святого Владимира, Шмидт всегда относился с большим уважением и легко прощал ему традиционные профессорские чудачества. В семинаре Граве молодой Шмидт постиг основы высшей алгебры, под его руководством создал в 1916 году «Абстрактную теорию групп», во вступлении к которой вставил совершенно искренне благодарственные слова учителю. Повторил он их и через полтора десятилетия в предисловии ко второму изданию этой работы. Однако со временем чудачества старого математика приобрели своеобразный характер и нередко ставили Шмидта в затруднение.

С конца двадцатых годов Граве, уразумев, что его любимый ученик занимает видное положение, стал обращаться к Шмидту с многочисленными просьбами. Иные из них были совершенно неожиданного свойства.

15 октября 1935 года Шмидт получил из Киева очередную длинную реляцию, которая начиналась так: «Дорогой Отто Юльевич! Некоторые неприятности личного характера заставляют меня отнять у Вас время». Далее в подробностях излагались эти самые, не слишком значительные обстоятельства, суть которых была в том, что в Киеве недостаточно, по мнению Граве, оценивают его, в то время уже почетного академика, заслуги перед наукой: «Я имею теперь все основания опасаться, что мой юбилей проведут так, что я переживу еще худшее… Если его проведут тускло и бледно, не известив даже моих иногородних учеников, то лучше бы не заводили дело». Из письма становилось ясно, что юбилей старого математика вообще могут не отметить, и это приводило Граве в отчаяние. Шмидт хорошо знал, что его учитель не одно десятилетие честно и плодотворно проработал в науке. И если старику так хочется, чтобы юбилей был отмечен, то никто не в праве ему отказать. Неизвестно, что именно написал тогда Шмидт в Киев, но о характере его послания нетрудно догадаться по следующему письму Граве, датированному 24 декабря 1935 года: «Дорогой Отто Юльевич! Благодарю Вас за теплую телеграмму, которая произвела на всех сильное впечатление. Не имея возможности повидаться с Вами на юбилее, я надеюсь вскоре увидеть Вас в Москве, так как мне придется приехать за орденом. О сроке моего приезда буду телеграфировать…»