Линия жизни

Потом приходили другие просители. Он снова виновато прятал глаза и говорил:

— Дай, пожалуйста, ничего, мне хватит.

И, казалось, действительно хватило. Он теперь по целым неделям чувствовал себя сносно и потому с рвением стосковавшегося по работе человека набросился на космогонию, на институтские и всякие другие дела.

За будущее тоже не было оснований тревожиться. Он знал, что Академия наук обратилась к правительству с просьбой закупить в США партию стрептомицина, получила согласие. И уже начались переговоры с американцами об этой покупке. Поэтому Шмидт не сомневался, что через несколько месяцев, когда ему понадобится провести второй курс, лекарство у него будет.

К концу зимы 1947 года он чувствует себя настолько здоровым, что решается предпринять поездку в Ленинград, о которой давно мечтал. Ленинградские астрономы не раз приглашали его прочитать цикл лекций о теории происхождения Земли — она и в Пулковской обсерватории, и в Институте теоретической астрономии, и в университете вызвала много споров. Поездка в Ленинград — это новые критические замечания, новые попытки расшатать конструкцию. И в то же время — поиск новых сторонников.

Ленинградцы, узнав о согласии Шмидта приехать, решили использовать его «на всю мощность». Пулковская обсерватория и Институт теоретической астрономии устроили не просто цикл лекций, а большую научную конференцию.

Конференция шла пять дней — с 10 по 15 марта. Шмидт сделал три доклада, в которых излагал не только уже опубликованные статьи, но и рассказывал о последних, недавно законченных работах его отдела. Доклады имели большой успех.

Шмидт возвращается в Москву ободренным. Давно у него не было такого радостного настроения. Собственно, после пяти лет разработки теории впервые она получила признание у большой группы специалистов.

Словом, у него были все основания праздновать первую победу. Недаром позднее он писал Козловской: «До сих пор я вспоминаю часто ленинградские дни, как один из самых ярких эпизодов моей не бедной событиями жизни».

А потом наступило трудное время. Весной туберкулез снова дал о себе знать. Когда возобновили уколы стрептомицина, желанного эффекта добиться не удалось.

Еще через год у него уже не было сил часто выбираться в институт, влезать, как прежде, во все дела. Он вынужден был отказаться от директорского поста. Но этот поступок Шмидта некоторые его коллеги истолковали по-своему. Они сочли, что болезнь — только предлог, а истинная причина его ухода в том, что надоела административная деятельность и хочется наконец-то целиком и полностью заняться своей теорией.

Некоторые основания для таких суждений действительно были. Поворот его интересов от административной работы к науке обозначился давно. И это отразилось в одном небольшом стихотворении Шмидта. Вообще он стихов не писал, вернее писал редко и больше ради шутки. А тут вдруг — в 1925 году — взял и изложил нахлынувшие на него мысли в нескольких строфах. Видно, желание познавать так захватило его, что проза казалась слишком обыденной.

«Без жалости я обменял коня,
Взял новое оружие и латы.
Блистает путь, чудесностью маня,
И прошлого уже не жаль утраты.
Семь лет уж держит в упряжи меня
Та сила, что смела дворцы и хаты
И, песней новой над землей звеня,
Возводит новые взамен палаты.
Семь лет я кирпичи кладу той стройки строгой,
Но манит чаще мысль меня одна,
Что ту же цель я выполню иной дорогой:
С природы тайн срывая пелену,
Я той же цели послужу подмогой!»

Двадцать пятый год — это время, когда он создает первые наброски по космогонии. Но это и время величайших преобразований в стране, когда на счету каждый образованный, опытный работник, преданный новой власти. Шмидт это, конечно, понимал, а потому и продолжал «класть кирпичи той стройки строгой». Но выплеснувшаяся в стихи мечта жила в нем.

И вот на склоне лет, он, отдавший более четверти века своей жизни той работе, которая в это время больше всего была нужна его Родине, получил наконец возможность осуществить старую мечту.