Ему мешали говорить душившие его рыдания. Он закрыл лицо руками, и его высокая фигура сотряслась от всхлипов. Я стояла в изголовье кровати с глазами полными слез, глядя на этого человека в безмолвном, почтительном удивлении. Скорбь лишила его присутствия духа, сделала слабым, безвольным ребенком. Я и представить не могла, что этот непреклонный суровый человек может быть настолько потрясен. Никогда не забуду тех скорбных мгновений — само воплощение гениальности и величия рыдало над потерянным идолом любви.
XVIII
Уилли Линкольн был самый обаятельный парнишка, каких я знал: сметливый, чувствительный, с мягким характером и хорошими манерами.
Он принадлежал к детям такого рода, о каких мечтают люди, у которых детей еще нет.
Его самообладание — aplomb, как говорят французы, — было удивительным.
У него был активный, любознательный и совестливый ум; к людям он относился по-дружески и с любовью; его порывы отличались щедростью и добротой; его слова и манеры были мягкими и привлекательными.
Он всегда находил меня в толпе, пожимал руку, отпускал какие-нибудь приятные замечания — и такое поведение десятилетнего мальчика для постороннего человека было, по меньшей мере, удивительно.
Уилли носил серый мешковатый костюм, и его стиль сильно отличался от того, какой принят среди кудрявых любимцев следящих за модой матерей.
Как-то раз я проходил мимо Белого дома, когда он гулял по тротуару с товарищем по играм. В экипаже подъехал мистер Сьюард с принцем Наполеоном[16] и еще двумя из его свиты. И государственный секретарь — между ним и мальчиком явно существовала какая-то духовная близость, — этот важный чиновник церемониально снял шляпу, то же самое сделал и Наполеон, отдавая таким образом честь «президентскому принцу». Уилли, ничуть не смутившись этим принесением феодальной присяги, полностью владея собой, изящно снял свою шапочку и поклонился чуть не до земли, словно маленький посол.
Его лицо светилось умом и чувством, что делало его особенно интересным и вынуждало незнакомых людей говорить с ним, как с равным, хоть он и был мал.
Легко понять, как ребенок, столь одаренный, за одиннадцать лет может проникнуть в сердца тех, кто его знал.
Солнечный ребенок, милый и искренний, очень открытый искушениям мира.
Такой милый мальчик, упитанный и бледный, длинные волосы ниспадали ему на глаза, когда что-то его трогало, стесняло, он непроизвольно начинал закрывать и открывать веки: моргал, моргал, моргал.
Когда он сталкивался с малейшей несправедливостью, его лицо темнело от озабоченности, глаза наполнялись слезами, словно в данном несчастном случае он предвидел несправедливость более широкого замысла. Как-то его приятель принес дрозда, которого убил камнем, и теперь держал двумя палочками, словно щипцами. Уилли отругал приятеля, забрал у него мертвую птицу, похоронил и остаток дня молчал и грустил.
Его основной чертой, казалось, была бесстрашная и добрая откровенность, он желал, чтобы все по собственному усмотрению было ни на что не похоже, но в то же время оставалось неизменным, как требовало его собственное прямодушие. Я поймал себя на том, что против собственной воли изучаю его как одну из сладчайших загадок детства, которыми мир бывает облагодетельствован лишь в редких местах.
Частным образом после службы доктор Герли рассказал, что Уилли незадолго до смерти обратился к нему с просьбой: взять из бюро шесть долларов, его банковских накоплений, и передать миссионерскому обществу.
При всем великолепии, которое окружало этого маленького мальчика в его новом доме, он отважно и красиво оставался