Лёд

Вечером я собирался к Кате, но прежде решил зайти в Винную бочку и поговорить с ее владелицей: история с регулярными посещениями ее Прониным не давала мне покоя. Софья Генриховна Инзельгерц была обрусевшей немкой и хоть уже почитай лет тридцать как иной Родины, кроме России, не знала, корни свои чтила трепетно и преданно, оттого и, выйдя замуж за местного, категорически отказалась менять свою звучную фамилию. Из прежде родного ей языка она от силы могла вспомнить пару фраз, да и тех с ошибками, что отнюдь не мешало ей с гордостью отмечать свою принадлежность к великой прусской нации каждому, кто завязывал с ней разговор. Тем не менее лицом и фигурой была это обычная русская женщина, кровь с молоком, из тех, что и с конем справится, и пожар одолеет, о происхождении же ее, пожалуй, все тотчас и забыли бы, если бы не ее звучное отчество, которое она категорически отказывалась менять на куда более привычное русскому уху Георгиевна.

Кабачок «Винная бочка» достался ей от мужа, который мирно почил несколько лет тому. Детей у них не было, и у Софьи Генриховны вошло в привычку всячески опекать и окормлять своих постоянных клиентов, особенно из числа молодых мужчин. Мне самому некоторое время назад приходилось рыдать на ее круглом гладком плече о безответной любви своей, потому про Сергея я отправился узнать у нее только для порядку, ибо заранее понимал, что ничем предосудительным заниматься они не могли. Софья Генриховна с радостью приняла меня, налила рюмку лафиту за свой счет по старой памяти и приготовилась слушать, поскольку понимала, что просто так я зайти к ней не мог. Я коротко изложил суть дела, попутно признавшись в своих чувствах к Кате. Моя старая подруга перво-наперво поздравила меня с удачным избавлением от столь долго мучивших безответных чувств, а потом заявила, что отлично помнит Пронина, который прежде частенько наведывался к ней. О его гибели, впрочем, она услышала только от меня. Тут Софья Генриховная замялась, вероятно, сомневаясь, стоит ли рассказывать тайны покойного мужа Кати ее нынешнему ухажеру, однако, природная женская болтливость одержала в ней верх, и она, наконец, призналась, что Сергей ходил к ней жаловаться на супругу и на свою неудавшуюся семейную жизнь. Катя де оказалась слишком эфемерной, словно оторванной от реальности — на уме у нее были лишь, балеты, театры да революция. Готовить она и вовсе не умела, по хозяйству тоже не смыслила, а посему немалая сумма уходила у Пронина на содержание прислуги. Что касается обычных супружеских взаимоотношений, то и тут Катя сохранила невиданную чистоту и целомудрие, так что, Сергею чрезвычайно редко удавалось насладиться обществом молодой супруги, а все чаще приходилось довольствоваться услугами обитательниц домов терпимости. Словом жалел он о своей опрометчивой женитьбе невероятно. Этому дитю еще в куклы играть, хотя она уже далеко не первой свежести. После экспедиции он подумывал оформлять развод, но эта мысль угнетала его безмерно, ибо он продолжал любить свою непутевую супругу и все мечтал сделать из нее человека.

Все озвученное Софьей Генриховной было похоже на правду, иначе каким бы образом Кате удалось в свои неполные тридцать сохранить столь незамутненный детский взгляд и наивное выражение лица. Я ушел из «Винной бочки» в полной задумчивости, не зная, как донести до Кати полученную информацию. Уже возле ее дома, однако, я решился и с порога, поцеловав бледную щеку возлюбленной, брякнул первое, что пришло в голову:

— Катюша, я только что от Софьи Генриховны. Все пустое, тебе не стоит волноваться. Твой Сергей просто был жуть как охоч до выпивки, а у госпожи Инзельгерц ее можно было закупать по дешевке и в рассрочку. Вот и вся тайна…

Катя, казалось, сразу поверила мне, на лице ее расцвела истинно детская улыбка, она прижалась к моей груди, потом отскочила и захлопала в ладоши, чем смутила меня невероятно. Я зажал ее ладони в свои, посмотрел прямо ей в глаза и, запинаясь, продолжил:

— Я понимаю, что сейчас, наверное, не время говорить об этом, и согласен отложить решение этого вопроса до истечения года со дня гибели Сергея, но все-таки мне хотелось бы, чтобы ты знала, что оказала бы мне огромную честь, составив мое счастье и…

Катя не дала мне договорить, прижав свой тонкий ледяной пальчик к моим губам. На лице ее застыло выражение восторга, и она лишь кивнула, но тут же спрятала лицо и отвернулась. Я обнял ее за плечи, шепча ей на ухо срывающимся голосом, что тут же отправлюсь в лавку ювелира за кольцом, а она вся сжалась в комок и, не переставая, дрожала — то ли от волнения, то ли от счастья.

9