Лёд и порох

Нужно ущипнуть себя — и я чуть надрываю кожу ногтями — значит, не сон. Может быть просто бред: такое давно уже и не снилось, Тюхтяев редко заглядывал в мои грезы после того, как в постели с камышами обосновался Федя. А сейчас вот накатило калейдоскопом воспоминаний — язвительные комментарии чуть хриплым голосом, сухие горячие губы на шее, эти теплые глаза, способные прожигать до пяток, жесткая, словно сухая губка, борода, ловкие и умелые руки на разных частях моего тела, замерзшие щеки тем вечером. Погост на Большеохтинском кладбище. И самая большая идиотка в Империи — я, поверившая в его смерть.

23 октября 1897 года. Триста пятьдесят четыре дня ада. Триста пятьдесят четыре чертовых дня лжи.

Пытаюсь вздохнуть — а на лице словно мокрая тряпка, кислорода совершенно не хватает, и я глотаю воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег. Не может это все происходить на самом деле. Сон, наивный и страшный в своей беспощадной жестокости. Тюхтяев мертв, я по недоразумению Господнему жива, и это просто чья-то шутка.

Я же подсунула раз Феде свой опыт шифрования, и он не только не разгадал, но с недоумением уставился на тайнопись. А ведь не самый последний в ведомстве чин, значит владел этим секретом только один человек, который слишком активную переписку завел с того света.

И если еще можно допустить существование другого эксперта в этом шифре, то вряд ли у него будет то же язвительное остроумие. Или я просто схожу с ума. Несколько раз провела ладонью по газете, надеясь смахнуть наваждение, но буквы были весьма себе четкими. Потерла мокрым пальцем — чернила. Темно-синие.

Перерыла все остальные газеты — больше никаких особых тайных пометок нет. Но теми же чернилами отмечены некоторые статьи, подчеркнуты фамилии — так я уверена была, что это граф работает. На автомате взяла его перо, обмакнула в чернила — темно-фиолетовые. Не синие, как тут. И в моей подарочной ручке — тоже другие. И на прочих заметках — сплошь засилье всех оттенков чернослива.

В курительной комнате послышался шум, так что пришлось быстро прятать газету под подвязки чулка, натягивать на лицо маску приветливости, прятать трясущиеся руки, менять тему разговора и импровизировать.

— О, Ксения Александровна! — ворвался конъячно-сигарный вихрь. — Позвольте представить Вашей Светлости вдову моего сына, графиню Татищеву, Алексей Александрович.

Раскрасневшийся огромный человек с бородой-лопатой, в котором безошибочно угадывалось сходство с покойным Императором, подавлял и роскошную обстановку, и хозяина. Я на автопилоте сделала глубокий реверанс и выдавила улыбку. Если сконцентрироваться на каждом отдельном действии, то можно и от катастрофы отвлечься. Улыбайся так, чтобы он знал: ты родилась для этой встречи и всю жизнь просыпалась только чтобы он еще раз оценил размер груди под платьем.

— Хороша! — уронил самый сухопутный адмирал, бросил долгий раздевающий взгляд и ушел. Граф отправился провожать, я засеменила следом.

В любой другой день это был бы выдающийся повод, Небом посланный шанс. Пусть с госпожой Скобелевой я не потягаюсь, но нашла бы чем его заинтересовать. Да мехом наизнанку бы вывернулась, но заинтересовала бы. Опять же, она не так чтобы очень долго проживет — я историю этой семьи давно знаю, спасибо господину Акунину — заинтересовал в свое время. А князь же будет командовать провальной японской операцией, и ежели вывести такого из игры — все переиграется, да и вполне возможно, что к лучшему.

Ну что им стоило войти на несколько минут раньше, до знакомства с прессой? А теперь я только об одном и могу думать.

— Ты хотела о чем-то поговорить? — спросил граф после отъезда высокородного посетителя.

Поначалу наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц, а теперь вот дыхание выровняла, можно и голос подать. Я же полюбила тебя, папуля, доверяла как никому здесь, а ты так со мной. Если эта заметка от того самого автора, то ты мне врешь с самого взрыва, год почти. Видишь мою боль и продолжаешь лгать.

— Я посоветоваться с Вами хочу. — начала новую наскоро спланированную игру. Пусть ты, родственничек, и профессионал в интригах, в этот раз я тебя за ушко да на солнышко выведу. Дипломатические игры тогда простила, но сейчас не отступлю. — Скоро годовщина… Думаю, стоит заказать хороший памятник Михаилу Борисовичу. Как полагаете, это уместно?

Огорчился.

— Ксения, ты же понимаешь, что это неприлично. У него семья есть, как сестра решит, так и сделают. Если так хочешь, сможем съездить завтра на Охту.

И так каждый раз, стоит лишь завести речь о покойнике. Юлит, изворачивается и отгораживается могилой.

— Конечно. Спасибо. — Я кротко посмотрела снизу вверх сквозь две крупных крокодильих слезы.

11

Вечером я ушла в себя, пытаясь собрать в одну кучу всю имеющуюся информацию. Где же я ошиблась? Когда поверила, что он мертв?