Лёд и порох

Двор пустынен, как и все здесь. Это в конце двадцать первого века на задах у любого домовладения годами копятся тьмы и тьмы пластиковых труб, мешков, старых стиральных машин, скелетов газовых плит и микроволновок. Здесь дерево сгнивает, а остальное слишком ценно, чтобы держать под открытым небом. Хотя отдельные кучки вроде бы видны. Но забор высокий и крепкий, так что мой ненаглядный в его нынешнем состоянии не сбежит.

Он качает головой и помогает выбраться из останков рамы.

— Поедемте, это хороший шанс. — я вытряхиваю стекло из складок всех юбок. Хорошо хоть платок был — руки не порезала. А из него хорошая статуя получится.

— Риск, конечно, есть, но с тем же успехом Вы тут чахотку подхватите.

Да что там может быть такого интересного в этом заборе!

— Я Вас прошу. — раньше бы не пришлось столько времени впустую тратить.

Молчит.

— Умоляю. — а голос уже предательски подрагивает.

То же.

Медленно, не отводя взгляда, опускаюсь на колени. Земля уже подмерзла, так что кочки весьма чувствительно впиваются в колени. Ни разу так не унижалась.

Горестно вздыхает, из единственного глаза пробилось несколько слезинок, но он все еще неподвижен. И у меня остался последний козырь.

На втором крючке корсета он плюнул и втащил меня в дом. Нервно проковылял к столу, подобрал грифельную доску, неловко пристроил ее на культю и нацарапал.

«Пороли Васъ въ дѣтствѣ мало».

Я оглянулась на Фрола и склонилась к тюхтяевскому уху.

— Как только оправитесь после операции, сможете сделать это самостоятельно.

Долгий взгляд с непередаваемой смесью тоски, недоверия, усталости. Он же привык к своей жизни за год, а тут я. Обняла, прижалась лбом ко лбу.

— Все будет хорошо. Мы обязательно всех победим.

Покосился на мою группу поддержки.

«Я могу собрать вещи?»

— Конечно, Вам помочь? — радуюсь, как пудель приходу хозяина.

«Спасибо, справлюсь»

* * *

Достал потертый саквояж коричневой кожи, встряхнул пару раз чтобы открыть и начал складывать туда одежду, бумаги какие-то, еще разное. Даже Фролу не позволил помочь, лишь написал:

«И Вы, господинъ Калачевъ, попали въ ея цѣпкіе ручки?»

— Да, Ваше благородие, — улыбнулся Фрол. — Вы ж еще в девяносто пятом так говорили.

Я ошалело смотрела на них.

— Господин Тюхтяев навещал меня, когда Вы пропадали.

Раньше мне не рассказывали об этом эпизоде. Здесь вообще все друг с другом знакомы, что ли?

* * *

Как давно мы не входили в эти двери вместе? Год? Точно, после вечеринки с инженерами вместе возвращались домой.

Поскольку гостевое крыло занято моей семьей, пусть и не постоянно, размещать статского советника пришлось в детской. Накануне я велела достать из подвала кровать и собрать ее. В период моего активного покупательства мебели натаскала больше, чем нужно.

— Уж извините, Михаил Борисович, Вашу любимую картину перевесить не успели. Утром исправим.

Улыбается. Лукаво, искренне, как раньше. Помнит.

* * *

Это была совершенно безумная ночь, которую следовало провести в собственной постели, отдыхая перед трудным днем, но как же уснешь, когда здесь, в моем доме, такое чудо — воскресший покойник? Прислуга малость ошалела от новостей, но осиновый кол ни один не принес, что уже внушает надежды. Объяснения, что Тюхтяев пострадал, спасая мою жизнь и скрывался именно из-за этого, хватило, чтобы Евдокия расчувствовалась, а Устя задумчиво уставилась в угол. Жаль, насчет Андреаса такое объяснение не сработает.

В общем, я часа два проворочалась, поминутно вскакивая и прилипая к окну ванной, откуда можно рассмотреть свечу за стеклом той самой комнаты, а потом плюнула, взяла в охапку пару одеял, подушку и постелила себе прямо на полу у двери детской. Увидят — и ладно. И его хриплое свистящее дыхание оказалось лучшим снотворным. А то, что утром бока отваливались — мизерная цена за чудо.

— Михаил Борисович! — я тронула его за плечо еще на рассвете. Растрепка, в одной ночнушке, с опухшими со сна глазами, я так боялась, что все это — лишь мираж.

Он пристально смотрит на меня. Мне очень хочется думать, что хоть немного рад встрече.

— Вы простите меня. За все, что не так.

Впервые после воскрешения сам дотрагивается до моей мокрой щеки. Малодушно, конечно, паниковать на глазах у пациента, но я не смогу жить дальше, если он меня не простит. И за тот взрыв, и за то, что произойдет сегодня.

— Я так боюсь. — шепчу ему на ухо. Даже возвращаться из будущего легче было.

Пациента с утра не кормили, да и самой кусок в горло не лез, но Люська заставила выпить кофе с молоком и сожрать что-то калорийное. Сладкое, по-моему, но даже если бы дала коровью лепешку — я бы не заметила. Меня не трясло только потому, что я была приморожена ужасом.

* * *