Лёд и порох

— Девчонки, мы дома! — весь дом заполнил этот хриплый узнаваемый голос. — И мы голодные!

* * *

Сколько времени требуется двум молодым тренированным мужчинам на путь к еде в два пролета лестницы? Немного, но все это время я не дышала.

И вот двери распахиваются, открывая заросшего щетиной сияющего Хакаса и немного утомленного Фохта. Тому хватает десяти секунд чтобы опознать моего сотрапезника, протереть глаза, спасть с лица, резко развернуться и вихрем вылететь из дома.

— Твою ж дивизию! — из ладони ссыпаются осколки чашки.

— Федь, ты что? — с недоумением оборачивается Хакас. А я бегу за Фохтом, но где мне догнать того, кого Дима Хакас три недели тренировал?

Демьян с осуждением закрывает едва не снесенную с петель дверь. Наверху выскочившая из своего крыла на шум Люська с деликатностью ядерной бомбы вспомнила об этикете.

— Познакомьтесь, это Дмитрий Хакасидис, наш гость. А это Михаил Борисович Тюхтяев, Ксюшин… Я не поняла, Вы ей сейчас кто?

— Устя! Завтрак для Дмитрия Сергеевича и Людмилы Михайловны. А мне чай в кабинет. — рявкнула я и вошла в столовую. Чмокнула Хакаса в щеку. — С приездом, Дим.

Схватила Тюхтяева за здоровую руку и поволокла было в свою пещеру, но сегодня на Люськиной улице явно перевернулся грузовик с пряниками: незамеченная мной во время пробежки в столовую вошла мама.

— Мама! Смотри, это Ксюшин покойный жених! Тот, которого она зимой похоронила! — и с удовлетворением оглядела руины моей личной жизни.

* * *

Правда же, хуже некуда? И вместо того, чтобы дубовый пол разверзся, навеки поглотив этот позор или еще какой подарок мироздания отвлек всех от моей персоны, Михаил Борисович мягко высвободился, подошел к маме, церемонно представился, поцеловал руку, посочувствовал ее утрате, обменялся рукопожатием с Хакасом, поинтересовался акклиматизацией после Греции и подойдя ко мне, предложил локоть.

— Прошу нас извинить. — с легкой улыбкой в голосе произнес он уже на лестнице.

На подкашивающихся ногах я шла на самый трудный разговор.

* * *

Устя не поднимая глаз накрыла нам чай и скрылась. Только по багровым ушкам понятно, что прислуга в курсе всех подробностей интриги и сейчас с попкорном наблюдает за этим — водевилем из первого ряда. Но смешной эту историю можно называть ровно до той секунды, когда сама в ней не солируешь. Да и близкие, как оказалось, всегда рады докинуть полено-другое в костер моего ада.

* * *

Дрожащими руками я разливала чай, преимущественно мимо стола. Тюхтяев вздохнул, отобрал чайник и одной левой аккуратно наполнил чашки. Оценивающе посмотрел на меня, прохромал к глобусу, обнаружил неприятную пустоту, извлек из кармана фляжку (и когда только успевает все?), щедро плеснул в мою чашку и проследил, чтобы я выпила.

— Поговорим?

Я только кивнула.

— С чего начать? — все-таки спокойнее, когда он начинает руководить.

— Наверное, с самого начала будет лучше всего. — он поудобнее устроился в кресле и слегка снисходительно и тревожно уставился на меня.

«Вначале было слово, и это слово было «Бог». Вот могу и так начать, откровенно говоря, только мне отчего-то не смешно. Я так хочу рассказать тебе все, но чтобы ты понял. И принял меня такой. Но ты меня даже с придуманной биографией расхотел, что уж себя обманывать. Просто отгородился и от меня, и от нашего прошлого. Любишь по привычке, но идешь дальше один.

А что, может правда и встряхнет все?

— Пятнадцатого февраля две тысячи пятнадцатого года мне понадобилось встретиться с владельцем крупной компании со странными вкусами в одежде… — начала я долгий рассказ.

Да, брови уехали дальше, чем когда-либо, но раз сам просил, то слушай.

Тюхтяев не перебивал, делал пометки на очередном листе, и лишь изредка задавал наводящие вопросы.

— …Вернувшись, я поняла, что прошло несколько больше времени. Ну и обратная калитка больше не действует. А остальное Вы знаете.

— Да. — поднял глаза от записей. — А вернулись-то зачем?

То есть все остальное тебе в порядке вещей, а повод для возвращения вдруг заинтересовал. Никогда мне не понять этого человека.

— Затосковала там. — так ведь оно и было. Места себе не находила. — У меня здесь жизнь, я уже проросла в это время.

Странное движение губами. Наверное, теперь это усмешка такая будет.

— И родственницы Ваши…

— Папа Сережа, то есть отец Люси, погиб, с Люсей случилось несчастье, и мама приняла решение переехать сюда. — Нормально, что уж говорить, у нас вся семейка шастает через столетие туда и обратно на твою голову. И слава Богу, что это произошло именно сейчас.

— А господин Хакасидис… тоже? — он уже боится, что тут перевалочный пункт путешественников во времени. Но смысла скрывать что-то уже нет.

— Тоже. Только он вообще не виноват, с ним получился несчастный случай и он это время не выбирал. — бедняга, на нашем фоне он выглядит жертвой обстоятельств.

— Вы с ним давно знакомы? — пометочек становится все больше и больше.

Да что ты о Хакасе-то?

— Там я о нем слышала только — он известный командир в ополчении одной из сопредельных наших стран. Был. А здесь за ним пришлось в Грецию ехать.