Лёлита или роман про Ё

а когда-то я был настоящим —
воспаряющим и парящим,
и летящим, куда глядят;
и всё было гораздо проще,
я умел целоваться слаще —
обе тысячи подтвердят…
а ещё — не ещё, а тоже —
я не знал, что чего дороже,
так, не выяснив, и забыл;
а она всё одна и та же,
и оно всё равно до дрожи —
как когда настоящим был…
скоро я стану вовсе призрак,
это очень хороший признак
настоящести бытия,
потому что любая тризна
изначально всего лишь праздник
наступленья бес-смерти-я…
значит, что-то идёт как надо,
значит, вот и моя монада
обреклась меж других монад;
значит, хоть я и был зануда,
мне нашли упокой вне ада —
где-то самую малость над…
и когда наконец я стану
стопроцентно уже бывшим —
всё испившим, избывшим пыл, —
вспоминайте меня странным…
вспоминайте меня любившим…
  ах, как странно я вас любил!

И вместо многоточия

и сияла звезда, и не знала, кому
и зачем, но сияла, и было светло,
и от веку, всегда только мне одному
путь она осеняла и слала тепло
и я тысячу лет собирал этот свет —
так и сяк, тут и там, по глотку, по лучу,
и собрал, и чудесней сокровища нет
а и есть — я другого уже не хочу
и — иду и шепчу, и — бегу и пою,
потому что — могу, потому что — звезда,
потому что — отыщете в небе свою —
и научитесь
                     может быть
                                         тоже
                                                 тогда

P.S.

И не найдя сил расстаться с собственноручно измученными героями, автор тихо вздохнул и сделал это — допил остывш… (вписать по вкусу) кофе, потушил сигарету и медленно-медленно отточил до остроты иглы новый карандаш. Потом положил перед собой чистый лист, ещё раз вздохнул и неповторимо красивым почерком вывел:

«Это был очень, очень большой и очень пустой город. Мы вошли в него со стороны солнца и ветра. И в то же самое мгновение ветер и солнце кончились.

И Лёлька открыла глаза и сказала:

— Я боюсь…»

— Странно. Я тоже, — сказал автор и оглянулся.

В пыльном зеркале мелькнула неспешная тень.