Лёлита или роман про Ё

А ну-ка прочь руки от истинного соз(и)дателя нашего! И давайте ещё в ножки ему поклонимся, и возместим в силу ущербных способностей наших невосполнимый на первый и все остальные взгляды моральный вред.

А заодно и христиане пусть Иуду реабилитируют!

Не сдай он наставника кому положено — ушёл бы тот в историю обычным городским сумасшедшим. Не схвати его тогда, не венчай тернием с зуботычинами, не отволоки на Лысую Гору — и откуда Пасхе взяться?

Ну ладно, ладно, на смягчении по Иуде не настаиваю, но дьявола мне больше не порочьте. Соавтор он. Как минимум. Но одному, как водится, осанна, а другому осина…

Господи, да разве ж не прав Дед?..

В чём? Да в том, что бог у нас один и действительно на небе, хучь и не круглосуточно? Баста: отныне молимся исключительно генератору нейтрино.

А я таки срочно сажусь завет писать.

Новый Новый. Ветхий — тот для всего цикла, а новые надо на каждый раз освежать. Давешний своё отслужил. Не скажу, чтобы вреда от него вышло заметно больше пользы, а только функции своей охранительной эти евангелия не сдюжили — скопытилась эпоха. Другая вот начинается. Другими словами её и провозглашать должно. Какими именно — думай, Андрюх, на то ты, видать, к детворе и прикомандирован. Им-то точно не до этих тонкостей…

Или дежурный завет уже после, без меня составят?

Да и леший с ним покуда, у нашей компании на повестке дня одна задача-максимум: созреть и преумножиться. Без моего или под моим, как я то и дело повторяю, чутким.

И уж змей я или кто, а только задачу поставленную мы претворим: расплодятся мои милые, куда денутся! Уж у меня не отлынют. Уж я, пора придёт, гонять их в койку буду, как летом по грибы да за хворостом гонял!

Прости меня, Лёленька, дурня бессердечного, но рожать ты будешь раз в год, не реже. Долго и упорно. В тех самых муках, писанием назначенных. Хоть через не могу. Жребий тебе такой: вернуть сюда жизнь. И другого пути, кроме как превратить тебя в несушку, я, по правде говоря, не вижу. А мужику твоему участь содержать всю ораву. В хрестоматийном поте лица. Потому как куда деваться, коли Адам? Деваться тут, Тима, некуда: все счастливые семьи похожи друг на дружку.

Так и заживём: вы будете род продолжать, а я закладывать основы его духовной состоятельности. Иначе говоря, класть остаток жизни на то, чтобы Каин ваш вашего Авеля всё-таки не того…

И отправился в дом за трубкой.

Потенциальная мать-героиня спала, не подозревая, что будущность её уже предопределена и пересмотру не подлежит. Кончилось твоё детство, Лёлька! Просватана ты со всеми вытекающими. Как есть просватана…

Лезть на чердак и читать приговор жениху было в лом. В свой черёд обрадую. Если сам ещё не врубился.

Вместо этого я задымил и двинул по тающей на глазах пороше к нашему Илье-пророку.

А заигрался же ты, старина, во вседержителя-то…

Своей судьбы не сложил, а за мировые берёшься, не моргнув. Не надорвись, брат. А главное — не нафуеверть…

Да уж постараюсь. В конце концов, не мой выбор, моя — доля. Отчего и вседержителем прошу впредь не дразнить. Мне лично больше нравится статус… кардинала, что ли. Серого. У которого помазанности нетути, а власти с ответственностью полные штаны.

Слу-у-ушай-ка, Андрей Палыч, гражданин ты наш Ришелье! Да ты соображаешь вообще экий тебе случай представился поменять бесивший всю жизнь миропорядок? Тридцать — никак не меньше — лет ты терзался его несовершенством. Тебя до истерик, до бессонниц не устраивали ни этика, ни эстетика этой так называемой эволюции, которая вот уже минимум два тысячелетия буксует. Причём сознательно и планомерно. Стараниями тех, кому оно на руку. И ты клял это вокруг, крыжил его изъяны с огрехами, и корил, корил: в рифму и так, наивно веря, что слово магично и что какая-нибудь новая строка — очередное товарищ верь трум-ту-ру-рум — станет последней каплей, которая и переполнит чашу сию. Но чаша ширилась и бездоннела, и всякая следующая строчка была очередной каплей в море, и никак не больше. И ты захлёбывался отчаянием и не в меру ядовито сомневался не то что в успехе — в здравомыслии всякого несвоего начинания…

Тридцать лет, разрываясь пополам в поисках соратников или хотя бы просто способных внять, ты пылал и чах, всё отчётливей осознавая, что не первый, кому не по нутру лукавость бар и тупость черни и не убыль их, а только час за часом прирастание…

Тридцать лет ты возглашал вопросы, от которых и лукавых, и тупых лишь передёргивало, и снова чах и пылал, и говном исходил, что ни те, ни другие всё не догадаются прийти и попросить скомандовать: это, мол, ребятушки, вот так, а то вот эдак. Сделаем по-моему, и мир станет прекрасен…