Лионесс: Зеленая жемчужина

Эйлас и Татцель закусили в росистой предрассветной тишине — им обоим не хотелось разговаривать.

Погрузив провиант, завернутый в чехол, на вьючную лошадь, Эйлас помог девушке взобраться в седло, и они спустились из ложбины. Выехав на тропу, Эйлас остановился и прислушался, но не заметил никаких признаков движения — они снова направились вверх по течению; Эйлас часто оглядывался, проверяя, не едет ли за ними кто-нибудь.

Они приближались к опасным местам. Эйлас погонял лошадей, принуждая их спешить — он хотел проехать развилку, ведущую в Энг, как можно раньше утром.

Миля тянулась за милей, и пейзаж становился величественным. По обеим сторонам долины возвышались крутые утесы; в подножиях груды валунов чередовались темными пролесками массивных сосен и елей.

Солнце показалось над восточным хребтом и ярко озарило верхушки трех высоких сосен, растущих неподалеку от тропы — к стволу каждой был прибит бараний череп. В этом месте тропа раздваивалась — одна продолжалась вверх по долине, другая круто поднималась направо. Почувствовав облегчение, Эйлас побыстрее проехал мимо этой зловещей развилки, скоро скрывшейся позади.

Лошади начинали выражать недовольство — их утомляли и темп, заданный Эйласом, и крутизна ущелья. Все выше и выше карабкалась тропа, извиваясь под нависшими уступами и угрожающе накренившимися валунами, временами выходя на ровную лужайку у излучины реки, затем снова углубляясь в крутой каменный лабиринт.

Через час после того, как они проехали развилку на Энг, Эйлас завел лошадей в небольшой укромный овражек за сосновой рощей. Спешившись, он помог Татцель спуститься на землю. Здесь Эйлас намеревался передохнуть и переждать середину дня, тем самым меньше рискуя встречей с другими всадниками, в этих краях не сулившей ничего, кроме беды. С точки зрения Татцель такая предусмотрительность представлялась трусливой и смехотворной. «Ты пуглив, как кролик!

— заявила она Эйласу. — Проводишь всю жизнь в страхе, вечно озираешься, вздрагиваешь, хватаешься за оружие при каждом шорохе».

«Ты вывела меня на чистую воду! — отозвался Эйлас. — Я полон страхами и предчувствиями. Моя собственная рабыня считает меня трусом — что может быть унизительнее для мужчины?»

Татцель презрительно рассмеялась и растянулась на пригретом солнечными лучами песке у ручья.

Прислонившись к сосновому стволу, Эйлас осматривал окружающие склоны. Несмотря на их глупость, замечания девушки раздражали его. Неужели она считает его малодушным только потому, что он принимает разумные меры предосторожности? Надо полагать. В том мире, где она выросла, мужчины ездили по своим делам, не опасаясь неприятностей.

«Скоро ска тоже будут озираться и вздрагивать от каждого шороха, — заверил свою спутницу Эйлас. — До сих пор они одерживали великие победы над недотепами-крестьянами и разрозненными горцами. С такими врагами легко воевать, над ними легко издеваться, ощущая свое превосходство. Но теперь им придется иметь дело с тройсами, а это совсем другая история».

«Если все тройсы так же осторожны, как ты, нам не грозят никакие трудности».

«Увидим!» — отозвался Эйлас. Он снова внимательно рассмотрел окружающие горы, но не заметил ничего, кроме скал и неба. Подгоняемые ветром обрывки облаков то и дело закрывали солнце — их огромные тени быстрой чередой неслись вверх по долине.

Лежа на животе и подпирая голову руками, Татцель наблюдала за ним: «Что ты ищешь?»

«Кто-то следит за тропой с восточного хребта… Отдыхай, пока есть время. Мы сможем ехать дальше только в темноте».

Татцель закрыла глаза и, казалось, задремала.

После полудня они подкрепились окороком, сыром и холодными лепешками, оставшимися от завтрака. Солнце начинало склоняться к западу. Гряда облаков становилась все плотнее, и вскоре солнце скрылось за тучей. Закутавшись в плащ, Татцель жаловалась на холодный ветер и советовала Эйласу соорудить палатку.

Эйлас покачал головой: «Погода благоприятствует такому трусу, как я! Лазутчиков и дозорных ослепляет туман, а разбойники предпочитают грабить, когда им не мешают дождь и ветер. Поднимайся! Поехали!»

Он завернул в чехол остатки провианта, и они снова двинулись в путь.

Вечер тянулся долго и утомительно. За час до захода солнца ветер начал успокаиваться, налетая лишь редкими порывами, и пелена туч стала разрываться. Десятки отдельных солнечных пятен озарили унылый дикий пейзаж, внося в него золотисто-зеленое разнообразие.

Эйлас остановился, чтобы лошади передохнули. Позади открывался вид на всю долину; впереди, на расстоянии не больше мили, небо пересекала чуть неровная черта края плоскогорья.

Они стали снова подниматься — и снова Эйлас остро ощутил, что за ними может наблюдать любой часовой, обозревающий долину.