Лиорн

— Хорошо сыграно.

Сознаюсь, мне понравилось.

Впрочем, тот, кто регулярно выходит, дабы на глазах у тысячной толпы рисковать прослыть идиотом, должен обладать или храбростью, или тем, что у дзурлордов вместо нее. Когда попросту плевать, как там будет.

Нет, мне — не плевать.

И на особую храбрость, если так подумать, я тоже не претендую. Так как же я делаю то, что делаю? Наверное, в основном — не задавая себе подобных вопросов. Я все еще размышлял над этим, когда Хайфа уточнил:

— Прости?

И я сообразил, что машинально задал ему вопрос, и примерно с минуту соображал, какую часть своих мыслей я только что озвучил.

А, ну да.

— Вот интересно стало, когда ты выходишь на сцену, и на тебя смотрит столько народу, — проговорил я, — ты такой храбрый, или тебе все равно?

Он задумался, потом кивнул.

— В моем случае — в основном все равно. Страха сцены у меня нет, хотя потом, уже после представления, бывает, всего колотит. У каждого, знаешь ли, по — своему.

Ага. У каждого по — своему. Чертовски верно.

— А ты никогда не думал, почему тебе это нравится? В смысле, быть на сцене.

Раньше он стоял, теперь сел. Налил себе в чашку воды и пригубил; движения у него были очень плавными, что напомнило мне Сару — или того лиорна, который тогда уходил из театра. Наконец Хайфа ответил:

— Думал, конечно. Иначе нельзя. И думаю, тут тоже для каждого актера по — своему.

— И? Нет, если это слишком личное…

— Нет, все нормально. Мы обсуждаем меня; это любимая тема у каждого актера.

— Ха. Ну так что ты надумал насчет себя?

— Несколько моментов. Один, довольно существенный — я, знаешь ли, просто люблю, когда на меня все вот так вот смотрят.

— Да, такие люди мне тоже знакомы.

Он кивнул.

— У меня есть друг — певец, Хаскев… — он сделал паузу и посмотрел на меня, вероятно, проверяя, знакомо ли мне сие имя. Я покачал головой. — Да, так вот, Хаскев сказал, что давно уже выяснил: он как раз из таких, кто идет по жизни с девизом «смотрите на меня, смотрите на меня!» — и добавил, мол, уж если я такой, так каждый из тех, кто смотрит, должен хотя бы увидеть нечто стоящее. — Хайфа пожал плечами. — Наверное, поэтому он так хорош. Я его слова запомнил.

— Что ж, это честно. Ты сказал, это один момент, а еще какие?

— Знаешь, каково это, когда ты работаешь вместе с несколькими людьми, и все вы делаете нечто вместе, и вот у вас наконец получается?

— Э, не совсем.

— Попробуй как — нибудь. Это правда приятно.

— Буду иметь в виду.

— И еще…

Я ожидал продолжения, но он так и сидел, задумавшись, и я наконец напомнил:

— Хмм?

— Что? А. Я просто подыскивал слова. Обычно мне этого не требуются, для такого писатели есть, их слова я и озвучиваю.

— Ну да.

— О таком трудно говорить. Но иногда я, ну, не знаю, растворяюсь, пожалуй.

— Растворяешься?

— В роли.

— В смысле становишься тем, кого играешь?

— Не совсем. Тут скорее когда весь процесс — реплики, паузы, жесты, — вообще уходит в сторону, а я просто делаю то, что делаю, и тогда я не могу ни забежать на реплику вперед, ни пропустить фразу, просто все это происходит со мной само по себе, а я словно наблюдаю со стороны. И это… о таком даже говорить трудно.

— Нет — нет, я понял. Со мной бывало нечто подобное.

— Так бывает нечасто.

— Совсем нечасто.

— Был бы еще способ, чтобы оно вот так случалось постоянно…

— Есть такой способ. Стань хорош в своем деле, делай что нужно — и надейся, что тебе повезет.

Он рассмеялся.

— О да, ты и правда об этом знаешь. А у тебя это что было?

— Когда меня пытались убить.

Он хохотнул, посмотрел на меня и перестал смеяться; я же улыбнулся.

— Лучше скажи мне, — проговорил я, — когда ты играешь свою часть пьесы, чувствуешь ли ты то, что должен чувствовать твой персонаж?

— Только когда меня хорошо так накрывает, — на это я усмехнулся, а он сказал: — Нет, серьезно. Некоторые именно так и работают, тот же Буррик.

Но для меня это просто выражения, жесты и движения, а я кто — то вроде кукловода, который дергает за ниточки и следит, чтобы ничего не запуталось.

— Ха.

— Ты что, разочарован?

— Чуток. То есть это все, получается, вранье?

— А что плохого во вранье?

— И то правда. Наверное, ничего плохого, если ты это делаешь хорошо.

Он поднялся, выдал в мой адрес нечто вроде салюта, собрал бумаги и вышел вон, оставив меня размышлять о вранье.

Помню, когда — то, я только начал встречаться со своей ныне бывшей женой Коти, у нас состоялся один из тех разговоров, который парочки всегда затевают, отчаянно желая узнать друг о дружке все и сразу. Мы пили кляву в уличном заведении в районе Канала, я все еще поправлялся после ранения. По факту, после нанесенного ею же ранения[31], но сейчас это неважно. И вот она тогда спросила меня, был ли я когда — нибудь напуган, вот прямо очень — очень.

Я замешкался, потом замешкался еще немного, прежде чем ответить:

— Ага.

Она рассмеялась.

— А зачем такая долгая пауза, Владимир? Или ты подумал, что я буду хуже думать о тебе?