Лёшка

Это показалось мне странным, но, помню, и сам Иван Иванович, и его вопросительный взгляд как бы неожиданно поблекли — ну, как свет луны при свете солнца, — едва я вкусил от ломтя пшеничного каравая! Сперва я даже не поверил, что это хлеб, и на всякий случай понюхал ломоть. Нет, пахло хлебом. Но как пахло: звучно, смачно, так что дух захватывало и голова от того духа кружилась, как от карусели. Я помню, задумался, подыскивая, с чем бы сравнить вкус моего ломтя, и, не найдя, стал уплетать его за обе щеки, забыв о напитке богов. Да и как было не забыть о нем за едой богов!..

Вдруг мне стало стыдно: объедаюсь на глазах у всех! Посмотрел на Ивана Ивановича и удивился. Глядя на меня, Иван Иванович не морщился, как другие при виде ненасытных едоков, а сиял, соревнуясь в сиянии с самоваром. «Ему нравится смотреть, как я уплетаю хлеб, — догадался я, — но почему?» Ответ пришел чуть позже.

Галина Андреевна постучала коричневым, как изюминка, ноготочком по столу и сказала, что на этом, то есть на выпитом нами чае, праздничное отделение классного часа заканчивается и начинается его официальная часть.

Галина Андреевна улыбнулась Иван-чаю и пригласила его к учительскому столику. Но кто он, так и не назвала.

Иван-чай не заставил себя ждать. Подошел к столу и вынул из портфеля, лежавшего на столе, батон, кинул его на бумажную салфетку и все тем же ножом рассек его на равные дольки. Отложил нож в сторону, схватил одну дольку и выпустил из рук… журавлика, схватил другую и выпустил зайчика, схватил третью и выпустил черепашку… у птиц и зверюшек, вылетавших и выбегавших из рук Иван-чая, все было, как у настоящих: глаза-изюминки, ножки, лапки, крылышки, хвостики, — только сами они, как мы уже догадались, были хлебными. Иван-чай, как скульптор, лепил их из теста. Кто же он, наш гость?

Галина Андреевна, угадав наш интерес, назвала профессию гостя:

— Иван Иванович Снегирев, директор хлебного завода.

Так вот почему он с таким интересом смотрел мне в рот… Но внимание, он снова достает что-то из портфеля!

На этот раз Иван-чай вынул тетрадку. Обыкновенную ученическую тетрадку, но в прозрачных целлофановых корочках. Мы насторожились, ожидая новых чудес. Может быть, тетрадь поведает нам редчайшие рецепты хлебопечения?

Мы улыбались, ожидая, и очень удивились, что Иван-чай вдруг нахмурился. Как будто месяц, сиявший у него на лице рожками вверх, перевернули и повесили рожками вниз.

— Жила-была девочка, — сказал Иван-чай и задумался, будто припоминая, где жила и как жила эта девочка. Припомнил и продолжал: — Сам-шестой жила. Сама она, младшая, а над ней брат с сестрой, мама, папа и бабушка. Началась война, и девочкин папа ушел на фронт. Девочке очень хотелось, чтобы наши скорее побили фашистов и вернулись домой. Но война все шла, и никто не возвращался. Тогда девочка решила написать папе письмо. «Папа, — написала она, — почему ты так долго воюешь? Скорее побеждай и возвращайся, мы тебя ждем не дождемся». Но у девочки не было папиного адреса, и письмо на почте не приняли. Тогда девочка переписала письмо в тетрадь и стала сочинять в ней другие письма папе. Придет от папы адрес — пошлет все письма сразу. Но адрес так и не пришел, пришли враги. «Дорогой папа, — написала девочка, — пришли фашисты — злые, как волки. Ходят по избам и все едят. А нам ничего не остается». Она немного успела написать, всего четыре письма.

«Хлебушка осталось совсем немного. Мама делила на всех, а сама не ела и умерла».

«Бабушка делила хлеб. Себе и всем нам. А свой отдавала мне. Я не брала, а она насильно заставляла. Я ела и плакала, что ем, а бабушка совсем слабая. «Я все равно скоро умру», — сказала бабушка. И умерла».

«Хлебушко делила старшая сестра, а потом брат. Сестра ослабела и не могла. Потом нечего стало делить. В избе холодно. Как в погребе. Чернила замерзли, и я дышу, чтобы отогреть. Сестра зовет спать. Брат уже спит. Голос у сестры совсем слабый. От голода и холода. Какой у меня голос, я не знаю. Меня тошнит, и все время хочется спать. Поэтому я не разговариваю. За окном гремит гром. Но это у меня в ушах. Потому что зимой грома не бывает…»

Девочка залезла к сестре под лохмотья и заснула. Она не сразу и не скоро проснулась. Даже гром, гремевший над деревней, не смог ее разбудить. Это был гром наших батарей. Но в конце концов девочка проснулась. Однако не в избе, а в госпитале, где ее разбудили военные врачи. А вот девочкиных брата и сестру так и не удалось разбудить. Они умерли во сне от голода. Вы спросите, кем потом стала эта девочка? Она перед вами, это ваша…

Нас как пружиной подкинуло. Мы хотели броситься к Галине Андреевне, но нас остановили ее глаза.

— Иван Иванович! Я же вас просила… — Голос у Галины Андреевны дрогнул, и она вышла из класса.

— Виноват… Не должен был… — уронив лысую голову, вслед ей оправдывался Иван-чай. — Обещал только содержание… без имени… Да вот как-то невзначай… вырвалось…