Лётные дневники. Часть 5

         Не хочешь – не надо.

         Ту-154, да и любой самолет, требует постоянной работы над собой, постоянного напряженного анализа, желания, и на работе, и вне ее.

         Может, поэтому я летаю без происшествий.

         Но, может, поэтому я так и чувствую тяжесть прожитых лет. Если где-то прибавится, то обязательно должно где-то что-то отняться.

         Я еще при первом знакомстве  сказал Андрею, что главное для меня в пилоте – нравственные качества и способность работать над собой. В общем, это что-то от интеллигентности. Он понял.

         Но мне грубо претит, когда за штурвал прется эдакий простяга с рабоче-крестьянским уклоном. Простяг «Тушка» не любит. А под рабоче-крестьянским уклоном обычно маскируется только хамство в его нравственно-этическом понимании: то хамство, того хама, из которого не будет пана. Опять же, пана не с классовой точки зрения, а – человека дворянски-высоких нравственных качеств, из которого вылепляется, с потом,   слезами и раздумьями, Мастер.

         Да простят мне простые люди. Я сам человек не простой, таких же и люблю.

         Летчик – не рабочий и не крестьянин. И не прослойка. Он – летчик, он – сам по себе. Он – штучная профессия, а значит, Личность.  Ну… должен быть.

         Слишком много у нас в стране простых людей, продукта. А хотелось бы, чтобы моя Родина была страной Мастеров.

         Есть такая штука – вдохновение. Она подразумевает присутствие в Мастере Духа. Ну, кто его вдохнул, неважно, может, Бог, но – вдохнул. Без Духа в ремесле – бездуховность и поделки. С Духом – божественная посадка в самых сложных условиях, а это уже – Искусство.

          Так вот: у рабочего Духа нет. Он – раб, исполнитель. Откуда у него вдохновение. А у многих летчиков – есть.

          Я работал рабочим на заводе, и знаю. Редко, очень редко среди рабочей массы встречаются мастера. Обычно они как инородное тело.

          Может, я перегибаю палку, может, глубоко неправ. И я всех равно уважаю; но тех, в ком присутствует божья искра и вдохновение, я уважаю неизмеримо больше.

         Это романтика во мне еще тлеет.

         А у Бори К. были рабочие посадки. Он ушел.

         Крестьянский сын Алексей Бабаев делал свое дело истово и с тщательно скрываемой любовью. И Бог наградил его Искусством Мягкой Посадки. Это немало, потому что мягкая посадка – вершина большой пирамиды.

         И достойный преемник Леши – крестьянский же сын Андрей Гайер, так же истово делает свое дело, и горит его искра, пламенем горит!

         Это – интеллигенты… хотя если бы мой Митрич о себе такое услыхал, он бы с матом расхохотался мне в лицо.

         Но главное свое Дело он делал интеллигентно.

           30.07. Выходной. Завтра в проклятый трехдневный Львов, а сегодня отдых, сам себе хозяин, ну там, мелочи по дому.

          На днях слетали в восемьсот раз проклятый Норильск, ночной, тот, что в 23.20 по Москве. Но нам повезло: там был туман, и мы еще пару часов проспали в профилактории – без комаров! с водой! и на упругих, потрясающих воображение полутораспальных кроватях! Утром рулили на исполнительный навстречу восходящему солнцу, и Витя умудрялся досыпать над пультом и одновременно долдонить контрольную карту.

         Кому нужен этот рейс в три часа ночи? Ни нам, ни пассажирам, ни службам, – ни у нас, ни в Норильске. Расписание местное, уж можно было бы днем. Вообще, летом у нас традиционно все рейсы ночью. А во всем мире вокзалы на ночь закрываются. Там ночью спят. По крайней мере, такие слухи ходят среди нашего полусонного брата.

         В Норильске Саша засумлевался  насчет посадки на пупок. Я показал.

 

          Мастерство, нарождающееся в Андрее Гайере, выражается в том, что другим вторым пилотам я подсказываю до земли, ну хоть бы так: вот-вот-вот, правильно, хорошо, так, так, ну, еще чуть… А Андрею я ничего не говорю. Ни-че-го. Ему этого не требуется.

          Может, я рублю под корень самостоятельность в других, но в Андрюше это прорастает само; пусть где и сам почувствует свой промах, но Мастер в моем понимании – это «Сам Я». Он сам поймет, сам сделает выводы, сам исправится и в будущем не допустит.

         А другие еще нуждаются в поддержке, и я их держу под локоть, ведя сквозь сомнения, пока они методом зубрежки не уверуют в себя. Их «Сам Я» звучит поскромнее, с малой буквы, с удивленным полувопросом: я – сам?

         Мастер должен уважать свое Я. Молодцы англичане: у них местоимение «я» пишется с большой буквы, а «он», «она», «они» – с маленькой.

         В том и беда пролетария, что он привык все только коллективно: и трудиться и отдыхать. Сколько бутылок брать? Ну, на каждого по бутылке, плюс еще одна… нет, две…

         Воспитанный на Маяковском (единица – вздор, единица – ноль), он и живет и работает, и отдыхает, и приобщается к культуре – только коллективно, локоть к локтю, плечо к плечу… а я что… я – как все…

         А Мастер всегда Сам. Ему труднее, плеч и локтей рядом нет… но он свободен. И мыслит, и молится, и плачет, и принимает решение, и воплощает –  он один.

         Может, поэтому я недолюбливаю проверяющих, которые постоянно мягко держатся за штурвал. Толя Уткин еще на Ан-2 приучал меня: пилот садит машину сам! – и руки демонстративно убирал прочь от штурвала. Давал мне летать, спасибо ему. И Солодун так же делал. И я так же делаю. Хочу, чтобы и ученики мои так же делали.