Липгарт: Создатель «Победы»

Эта измученность имела еще одну причину – несмотря на то что долгие годы здоровье почти не доставляло Андрею Александровичу проблем, в старости он начал страдать бессонницами, с которыми боролся при помощи валокордина и димедрола. Снотворный эффект у обоих препаратов побочный, и с утра Липгарта преследовал тяжелый тормозящий «шлейф», проходивший только после дневного сна. Вспоминает внук нашего героя и его полный тезка, доктор филологических наук Андрей Александрович Липгарт: «Детская память запечатлела образ очень пожилого молчаливого человека, на лице которого почти всегда был оттенок страдания. И еще дед вызывал трепет. Образ был тяжелым для восприятия, и впоследствии мне захотелось понять, чем было обусловлено это страдание. Страдание и недовольство в жизни деда действительно были, мое детское восприятие в данном случае сработало правильно, но обусловлены они были не социальными и не профессиональными факторами, а чисто медицинскими причинами. Сверхпродуктивный мозг, которым был наделен Андрей Александрович, с годами преподнес ему очень неприятный сюрприз в виде постоянных бессонниц и общего ослабления организма. Тело в какой-то момент отказалось адекватно обслуживать этот гиперактивный мозг, и все, кому знакомы подобные состояния, без труда поймут, какие физические страдания мог испытывать обладатель подобного непокорного ума. Сейчас мне кажется, что именно это послужило источником проблем Андрея Александровича в старости. А трепет дед вызывал просто в силу масштаба личности».

Старший внук Липгарта Андрей Олегович Попов вспоминает: «Почти десять лет я прожил с дедом в одной комнате, а вспоминаются какие-то отрывки. Жили и жили, друг другу не мешали. Он был немногословен, я, по молодости, нелюбопытен. Часто по ночам, когда его мучила бессонница, он брал какую-нибудь книжку, что валялась у меня на столе (неважно что – приключения, детектив) и читал, лежа в постели, пока не засыпал при свете. От света я мог проснуться. Тогда я вставал и тихонечко гасил свет.

Чтобы учебники и тетрадки не валялись кучей у меня на столе, он купил для меня калошницу, небольшую напольную полочку для обуви. Я стал все складывать в нее. Кстати, она жива до сих пор и используется по прямому назначению у меня в деревне.

К музыке дед был равнодушен. Для меня до сих пор загадка, как он смог привезти из Америки бесценные пластинки Лещенко, Вертинского, Шаляпина и многих других знаменитых певцов. Помню, как он говорил, что в детстве его пытались научить петь, но так как ему медведь на ухо наступил, то из этого ничего не вышло. “Тогда меня зачем-то стали учить танцевать, но с тем же результатом”. К музыке он был еще и, как теперь скажут, толерантен. Будучи студентом, я чертил под магнитофонные записи. Звучало всякое, от чего родителей бросило бы в дрожь. Дед же только раз, когда у меня крутились “Битлз”, спросил: “Кто это там у тебя мяучит?”».

Зять Липгарта оставил такой его портрет в старости: «После семидесяти лет голова его заметно покрылась седыми волосами, но не полностью белыми, а как бы вперемешку. Поэтому иногда казалось, что он не очень седой. Глаза выцвели, – то ли от времени, то ли от долго принимаемых капель. Наверное, прежде они были серыми или голубыми, а может, и серо-голубыми. ‹…› Лицо его – тоже переменчивое. То он выглядел упитанным, то аскетически худым, с ввалившимися щеками и глубокими трещинами-морщинами. ‹…› Рост – ниже среднего (рост А. А. Липгарта – 170 сантиметров. – В. Б.). Правое плечо почему-то ниже левого. Заметный животик, что не позволяло покупать ему брюки в магазинах. В плечах узок, то есть нестандартная фигура. Ноги маленькие, пожалуй, изящные, – 38–39 размер обуви (на самом деле 40-й. – В. Б.). Руки несколько короче обычного, что вызывало необходимость уменьшать длину рукавов на сорочках, ушивая их посредине».