Липяги. Из записок сельского учителя

Откинувшись на спинку стула, он присматривался ко мне. Я сидел сбоку от него, и он повернулся, чтобы лучше разглядеть меня. Володяка, видно, изрядно успел наскучить ему. Я отметил про себя, что лицо Чугунова, показавшееся мне сначала матово-бледным, все было в мельчайших черных крапинах, какие остаются на коже при сравнительно близком разрыве мины.

Выпили. Запрокинув голову, Володяка разом опорожнил стакан и, видимо возобновляя прерванный моим приходом разговор, сказал:

— Так и ликвидировали наш липяговский колхоз. Мой колхоз! — он поднял кверху руку, в которой была зажата алюминиевая вилка. — А я сделал бы из него конфетку! Точно говорю! О моем колхозе гремела бы слава, если бы не это чертово объединение…

— С каким же колхозом вас объединили? — спросил Чугунов.

— С хворостянским. Видите ли, колхоз наш считался запущенным, а в Хворостянке получше, середнячок вроде. Понятно, мы мозолили глаза начальству. Тогда наши областные начальники так решили: все слабые колхозы объединить со средними, а захудалые районы — с более сильными. Чтобы не было в области отстающих! Понятно? Так мы очутились в Скопинском районе, а мой колхоз… наш с вами колхоз… У-у!.. — Володяка наклонился над столом и принялся налегать на закуску.

Чугунов достал из кармана галифе пачку «Беломора», закурил. Черная прядь волос упала ему на лоб. Он поправил ее и, подперев голову, пустил колечки дыма. Сизоватые крендели поднимались все выше и выше. Чугунов дунул на них, и они поплыли в сторону.

Мне хотелось порасспросить Чугунова обо всем. Но Володяку разве перебьешь? Я сидел и слушал. Я слушал беседу двух председателей нашего колхоза — первого и последнего…

6

Чугунов старался как можно больше узнать про колхоз. Иногда, когда Володяка замолкал на миг, он расспрашивал о том, как было в войну да когда объединились. Да лучше ли стало с использованием техники. Да как с трудоднем…

Володяка рассказывал.

По его рассказу выходило, что колхоз наш «доходил до точки». Однако за два года его, Володякиного, председательствования поднялся, не хуже иных передовиков стал!.. И снова Володяка переводил разговор на свое: не случись, мол, объединения, его колхоз гремел бы на всю область!..

Мне не хотелось возражать, но на самом же деле все было как раз наоборот. При Иване Степановиче дела у нас действительно пошли на поправку, и не заболей он, наш колхоз, возможно, гремел бы. Но Иван Степанович заболел. Некоторое время он еще тянул лямку через силу, но потом его совсем скрутило. И опять дела наши стали плохи. Тогда в райкоме начали ломать голову: кого послать в Липяги? Тут-то и подвернулся Володяка. Он оказался под рукой у начальства, как раз служил в райкоме. Видно, Володяка не очень ладил с заведующим отделом, где работал, и тот задумал от него отделаться. Он и предложил Василию Кузьмичу послать к нам на место Ивана Степановича Володяку. «Полунин местный, — доказывал заведующий, — работал там в инструкторской группе райкома при МТС. Молодой, инициативный…»

Что касается инициативы, то ее у Володяки хоть отбавляй. Только инициатива эта направлена не в ту сторону.

Я уже рассказывал, какие споры были в нашей семье про «коммунию». Отец мой, ходивший в отход, почти рабочий, горячо выступал за артель. Он первым отвел кобылку на артельный баз. Дед не соглашался. Он не был против «коммунии» — всю жизнь прожил в нищете. Но дед был философ. Он любил повторять свою присказку про грабли, о том, куда они гребут. «До тех пор, — уверял он, — пока грабли гребут по-старому, никакой коммуны вы не построите…»

У Володяки грабли гребли по-старому.

Недели не пробыл в председателях, как сразу же задумал ставить себе новый пятистенок. Навозил себе из колхозного леса елей-смолевиков, раздобыл где-то тесу. Позвал на совет Алеху Голована, парторга. Он соседом ему приходится.

Володяке хотелось, чтобы Алеха со своей бригадой дом ему поставил. В округе не найти такого мастера по плотницкой части, как Алеха Веретенников. Был еще Лепич в Хворостинке, но стар стал. А Алеха — он в самой силе. Не плотник, а артист, ювелир.

Его почему Голованом прозвали? Еще парнем он молодым был, подростком. Вскоре как умер Ленин, он смастерил Мавзолей вождя. Макет, конечно. Из нескольких тысяч палочек. Собирается и разбирается без единого гвоздика и без клея. Когда он показывал макет бабам, те очень дивились: «Ай да молодец, Алеха… Голова, да и только!»

Алеха повез макет Мавзолея в Москву, и там его детище взяли в музей, а самому Алехе дали бумагу с благодарностью. С тех пор его никто по-другому и не зовет, как Алеха Голован.

Ну и то — голова у него! Часы ли поломались, припаять ли что надо — со всяким делом идут к нему мужики.

Ну, и Володяке хотелось с ним совет насчет нового дома поиметь. Позвал его молодой председатель, будто не по партийной линии, а попросту, по-соседски. Пришел Алеха. Завел с ним председатель разговор про новый пятистенок: мол, приходи завтра со своей бригадой и начинай! Алексей Данилович и говорит:

— Зачем тебе, Владимир Евсеич, новый дом? И в отцовской избе жить можно.