Липяги. Из записок сельского учителя

Но Володяка и слушать про то не хочет. Любил он во всем шик. Жить ему в старой избе? Нет, что вы, Алексей Данилыч! И о цене повел речь.

— Хочешь ругай, хочешь прогоняй, — сказал Алеха председателю, — а ни сам, ни ребята мои дом ставить вам не будем. Нам в колхозе дел хватает.

Поругались они. Володяка со стороны плотников нанял. Все лето сам ими командовал. Отгрохал себе не дом, а крепость. Карнизы и наличники приказал плотникам выполнить по старинным рисункам, усадьбу огородить чистым тесом. Не в Липягах такому дому стоять, а впору, как крендель, на Нижегородскую ярмарку везти.

Иван Степанович тарантасиком пробавлялся. А Володяка купил себе за артельные денежки машину. В новенькой «Победе» наш председатель разъезжает, на пленумах да на разных собраниях речи часовые держит. Обязательства одно другого лучше! Портретики в газетах замелькали. Где ж ему в дело вникнуть? Времени для этого нет.

Глядя на председателя, и его помощники начали баловаться, запускать руки в артельный карман. Вот и пошло оно, дело-то, опять вкривь и вкось. Одно время Володяку терпели. А потом, как дали кое-кому по шапке за вранье, опять стали нас, липяговцев, называть слабосильными да отстающими. Раз поругали, другой — не помогает. Надоело.

И решили тогда раз и навсегда подрубить под корень наш «Красный пахарь». Объединили нас с хворостянскими мужиками. Теперь у нас один с ними колхоз — «Путь к коммунизму». Хозяйство большое — десять тысяч гектаров одной пахоты.

Вот почему Володяка стал последним…

7

Они сидели передо мной — первый, которого я больше знал по добрым воспоминаниям липяговцев, и последний — Володяка, мой институтский товарищ, можно сказать, друг. Смотрел я на них и думал. Вот, думаю, у древних мудрецов была такая поговорка: «Все к лучшему в этом лучшем из миров…» И невольно сравнивая сейчас первого нашего липяговского председателя с последним, я на минуту усомнился в неопровержимости мудрости древних. Но именно на одну-разъединую минуту. Ибо без Володяки после объединения все-таки стало лучше.

Я пристально наблюдал за Чугуновым. Он был для меня человеком-легендой. Что только о нем не рассказывали! В бытность его председателем у него не было ни семьи, ни имущества. Он снимал угол у одинокой старушки. Весь день у людей на глазах. Спал ли он когда-нибудь? Никто толком не знал. Чугунок весь принадлежал делу, артели, которую создавал. Семьей-то он обзавелся уже потом, когда служил в рике.

Чугунов курил и спокойно выслушивал собеседника. Выслушивал до последнего слова, как будто в этом последнем слове и заключался смысл всего.

Подвыпивший же Володяка, говоря, вздымал кверху руки, громко выкрикивал слова, как лозунги:

— Они сделали мой колхоз бригадой! Они думали, что так лучше! Дудки! Они еще меня позовут!

— Кто «они»? — улыбнувшись, спросил Чугунов.

Володяка стих, поморгал белесыми ресницами. Кто они, эти страшные враги его, он и сам не знал.

— Липяги село большое. Домов четыреста, а то и более, — сказал Павел Павлович. — Но при теперешней технике, может, и выгоднее иметь один крупный колхоз.

— Было когда-то четыреста, — заметил я. — А теперь если половина дворов осталась, и то хорошо.

— Да, обезлюдели Липяги, — согласился Чугунов.

— Чепуха! — Володяка снова рыгнул. — Моста через Липяговку сделать не могут. Тракторы в объезд по десять километров ездят. Разве можно такое наблюдать равнодушно? Ну скажите, можно? Жена ругает: успокойся, брось. Ей, дуре бабе, не понять, что не о себе беспокоюсь, а о народе. О народе! Из-за этого и в рюмку стал чаще заглядывать.

— Зачем же вы так о жене?

— А что жена! За меня любая пойдет в «Липягах, лишь позови!

Чугунов ничего не ответил, только пожал плечами. Он погасил папиросу, ткнув ее в край пепельницы, полной окурков, потом вздохнул, поерзал на стуле и сказал тихо:

— Я бы о своей жене так не говорил. Хотя… и она оказалась женщиной… — Он не договорил, замолчал.

Я подумал, что сейчас самый подходящий момент спросить Чугунова о семье, обо всем том, что с ним стряслось. Я извинился и спросил.

Лицо Павла Павловича погасло, глаза сделались грустными.

— Пришлось вернуться к старой профессии.

— Работали в шахте?

— Да, работал в шахте.

Видно, ему не хотелось говорить об этом более подробно. Не знаю, что было тому причиной: врожденная ли скромность или воспоминания о той поре слишком больно отдавались в его душе. Чугунов снова закурил и, не сдержавшись, встал из-за стола.

— Чего расспрашиваешь? — проговорил Володяка. — Будто не знаешь: сидел человек! Не будем теребить прошлое. Давайте выпьем за будущее! — Он взял со стола бутылку, налил водку в стаканы.

Мы чокнулись. Чугунов стоя выпил, поморщился, закусил и нервно заходил по комнате взад-вперед.

8