Липовый чай

Он, довольный своей широтой и щедростью, кивнул. Она, помедлив, поцеловала его сверху в редеющие волосы. Он похлопал ее по руке, ласково и отстраняюще.

Лика прошла в дальнюю комнату и попыталась разобраться в своих чувствах. Она не предполагала, что муж согласится с ней так быстро, и это, вместо того чтобы обрадовать ее, угнетало все больше. Он откупился от нее этими деньгами. Свалил все на нее и дал понять, что не хочет иметь отношения к ее затее. И если она надумает строить, ей придется строить одной.

Опять одна, подумала она. Как будто в доме нет главы. Как будто нет мужчины.

Она включила торшер у тахты. Оранжевый свет лег на ковры и книги. На минуту ей сделалось приятно от вида своей комнаты. Эта комната предполагала существование нестертых мыслей и чувств, но ни мыслей, ни чувств не было, книги смотрели немо, будто стояли одни пустые обложки. За ее отсутствие на полу и письменном столе появился тонкий налет пыли. Лика начала уборку, движение несколько рассеяло ее. Она приняла хвойную ванну, думая при этом, что хвойный экстракт пахнет чем угодно, только не хвоей, и снова устроилась на тахте. Комната перестала смотреть отчужденно, признала ее хозяйкой, и Лика почти успокоилась.

Утром она позвонила Садчикову.

— Вы мне нужны, — сказала она.

— Надолго? — спросил он.

Она промолчала, думая о том, что при разговоре с Садчиковым всегда появляется двусмысленность.

— Если я вам нужен надолго, — услышала она его голос, — возьму выходной. Мне положен отгул.

— Возьмите, — проговорила она. — Отгул вам не повредит.

Он хмыкнул в трубку:

— Но учтите, я не выношу безделья. Если мне нечего делать, я сатанею. Мне нужны препятствия.

— Препятствия будут, — пообещала она.

— Встретимся в ресторане? — спросил он.

— Только не в ресторане! — испуганно воскликнула она. Он засмеялся. — Да утром там и не работают. Давайте где-нибудь… В сквере у памятника — вас устроит?

— Бр-р, — сказал он, — не люблю романтики.

— Романтики не будет, — пообещала она.

— Вы меня утешили, — отозвался он мрачновато и повесил трубку.

Она приняла душ, тщательно уложила волосы, потрудилась над гримом, выбрала нежаркий льняной костюм и белые туфли. И, осмотрев себя перед зеркалом в полной готовности, нашла, что выглядит привлекательно и с некоторой загадочной неуловимостью — неуловимостью возраста, настроения и желаний. По теории, подумала она, это должно привлекать мужчин. Впрочем, теперь мужчины предпочитают ситуацию попроще, чтобы не утруждать себя еще и в этой области. Похоже, однако, что Садчиков был приятным исключением, и ей стало любопытно, верно ли она определила его.

Он ждал, нетерпеливо прохаживаясь по теневой стороне песчаной дорожки в сквере, и, похоже, уже чертыхался. На нем были белый костюм и черная рубашка со свободным воротом. В сочетании с седеющими волосами это выглядело, надо сказать, неплохо — на соседних скамеечках уже роились девочки.

Вырядился, павлин, подумала она. Теперь она, кажется, выглядит рядом с ним бледновато. «Впрочем, все это не имеет ровно никакого значения», — сказала она себе и направилась к нему определенно деловой походкой.

Садчиков прошел отведенный себе для хождения участок песчаной дорожки и повернулся. В первую минуту он не узнал ее. Потом торопливо пошел навстречу, будто обрадовался на самом деле, и даже в глазах его было не видно всегдашней иронии. Лика подивилась: актер! Он взял ее руку и поцеловал с почтительной преданностью. Раскрашенные свистульки на скамейках умолкли.

— Демонстрируем высший класс? — спросила она с легкой насмешкой.

Он взглянул на нее одобрительно.

— То, что надо, — сказал он.

Она легко укротила возникшее волнение и перешла к делу:

— Мне нужна ваша помощь.

— Помощь хирурга? — спросил он. Опять с каким-то подтекстом.

— Совсем нет, — ответила она. — О хирургии я говорила бы в больнице.

— Я в вашем распоряжении, — сказал он примирительно. И не удержался: — По крайней мере на сегодня.

Она взглянула с недоумением. Удовольствие завяло на корню. Садчиков понял, что она готова уйти, и вдруг смутился.

— Простите, — пробормотал он. — Теперь это рефлекс — ценить себя в полтора раза дороже того, что стоишь. Вдруг кто-нибудь да поверит… Я вас слушаю, Гликерия Викторовна. — И просительно дотронулся до ее руки.

Ей еще сильнее захотелось уйти. Уйти, чтобы огорчить его, чтобы помучить, чтобы он бежал за ней и просил прощения — неизвестно за что, просто так, потому что любой мужчина заранее виноват перед женщиной.

Она с изумлением внимала своим смутным движениям: что-то подобное бывало с ней лет двадцать назад, тогда она легко убегала, легко обижалась, не так уж легко, но все же добивалась, чтобы у нее просили прощения. Почему? За что? Логика, признаться, тут не участвовала, просто ей так надо было, и ей тогда не приходило в голову усомниться в необходимости своих желаний.

— Я хочу построить дом, — трезво сказала она, отстраняя от себя ненадежное, запоздало-молодое ожидание чего-то.

Он взглянул с любопытством и уточнил:

— Дачу?

— Дом, — упрямо повторила она.