Липовый чай

За ней это водилось временами. Еще в институте, на четвертом, кажется, курсе, завалив по причине любовной депрессии третий экзамен подряд, приглашенная к ректору для вынесения окончательного приговора, она вдруг перед самой ректорской дерматиновой дверью согнулась пополам. Думали — плохо, кинулись за каким-нибудь врачом, а врача кроме ректора не оказалось, ректор ее и отпаивал, а она от этого и вовсе передохнуть не могла. После такого катаклизма всю ее любовь как рукой сняло, и месяца отсрочки для пересдачи хвостов хватило с избытком. Ректор этого случая не забыл, здоровался с ней почтительно, а через два года вспомнил об этом совсем некстати — на госэкзамене по политэкономии. Зашелся блеющим козлиным смешком, и чем серьезнее была Ийка, тем хуже становилось ректору. Сделали перерыв.

Еще Ийка ржала, получив прощальную записку от второго мужа, что-то вроде: прости, люблю другую. Только вместо «другую» уходящий муж от волнения написал «дуругую». Веселье было великое.

А сейчас Ийка сползала с кресла, услышав, что Лика ушла из дома, а прошлую ночь спала в проявительной. Особенно Ийку доводило слово прояви-тельная.

— Где, где? — в десятый раз спрашивала она. — В пр-роя-ви-тельной?..

И от несказанного удовольствия скребла кресло длинными ногтями.

Муж Васька испуганно толокся под дверью. Уже знал, что эти Ийкины смехи вроде черного пиратского флага: вот-вот кто-то с какой-то стороны кинется на абордаж.

Лика подумала: а может, и в самом деле смешно. Все на свете смешно. Зависит от точки отсчета. У Ийки счастливый характер.

Лика рассказала про лаборантку Тасю. Ийка притихла. А помолчав, возмутилась:

— Ну и что? Никто не виноват! Смерть есть смерть. Это атавизм — окружать смерть почтительностью. И похороны — атавизм. От пещер все это, от духов и рая. Произошло — значит произошло. Никогда не бывало, чтоб не происходило. Пора привыкнуть.

— Вот и привыкли, — сказала Лика.

Ийка повертелась, поискала лазейку, чтобы увильнуть, нашла:

— Здоровье не грех. Это болезнь — грех. Здоровые не могут заниматься только тем, чтобы болеть рядом с больными.

Звучало победительно. Лика молчала.

Ийка вздохнула:

— Сволочи мы, конечно.

Она вылезла из своего необъятного кресла, распахнула дверь на балкон. Позвала:

— Иди сюда!

Лика осторожно вышла. Не любила высоких балконов. Этот был на одиннадцатом этаже. Днем было скучно смотреть с такой высоты, потому что, хочешь не хочешь, возникал вопрос: неужели и ты такой же незначительный? Зато ночью картина открывалась поразительная. Всякие мелочи вроде ветхих домишек, которые, как болячки, лепились по бокам новостроек, в темноте пропадали, и во всем своем огненном великолепии выступал Город — красочное скопище освещенных окон, фонарей, автомобильных фар, аршинных реклам, установленных на крышах, — мелькающий, движущийся хаос, слитый воедино гулким, будто подземным шумом. Будто могучие провода уходили, как корни, в землю и там вибрировали и стонали, требуя соков для своего гудения и призрачного электрического цветения.

— Ничего картинка, а? — спросила Ийка.

— Ничего, — согласилась Лика. — Даже удивительно, что мы вообще существуем.

— А вот существуем! — торжествующе крикнула Ийка.

Лика напряженно слушала могучий шорох города, втягивала вздрагивающими ноздрями запах металла и дыма и чувствовала, как вздымаются под нейлоновым бельем давно рудиментарные, забытые, беспомощные, изнеженные волоски на спине и ногах, как хочется зажмуриться и сжаться в комок и бесшумно отступить, а потом бежать свободным, летящим бегом, едва касаясь босыми ногами сухих комков земли и шершавых трав, оставив позади то необозримое и чуждое, что дышит ей вслед запахом резины, пластмасс и искусственного камня.

— Послушай, — она дотронулась до Ийкиного плеча, — послушай, как дышит, как гудит… Все это само по себе… Мы тут не нужны.

Ийка вздернула нос:

— Мы тут, и весь разговор!

Она бесстрашно облокотилась на перила балкона, и Лике захотелось оттащить ее от пропасти, как неразумного ребенка.

Они постояли еще немного, глядя на миллионную россыпь огней, поежились и вернулись в удобную ограниченность комнаты.

Лика сжала ладонями виски.

— Я не знаю, как дальше… Я не знаю!

— Очень просто, — ответила Ийка. — Меняйся!

— Чем?

Ийка фыркнула.

— Можно мужьями, это, говорят, самое удобное. Можно — квартирами, тоже неплохо. Могу устроить, есть вариант.

— Только, пожалуйста, без мужа.

Ийка хихикнула.

— Потом найдешь! Звонить?

— Подожди! — испугалась Лика. — Надо же сказать!

— Что сказать? Кому?

— Что я ушла… Мужу.

Ийка выпучила глаза:

— Он что — не знает?..

Лика кивнула. Ийку опять повело. Сидела в кресле и тряслась, как трактор.

Зазвонил телефон. Ийка сняла трубку.

— Да. Здравствуй. У меня. Позвать? Ладно. Скажу. Будь!

Бросила трубку и посмотрела недовольно:

— Какой-то тип просил тебе передать: спокойной ночи.

— Спасибо…

Ийка взвилась:

— Твой Садчиков такой же ненормальный, как ты! У лягушек больше темперамента, чем у вас!

Лика устало прикрыла глаза.

— Вероятно, мы обуглились прежде, чем нашли друг друга.

— Ага, все-таки нашли! — придралась Ийка.