Лирелии - цветы заката (СИ)

Мне вспомнился тот день, когда я, собираясь на девичник к Эмилии, впервые услышала этот звук. По моим ощущениям, он шел со стороны моря. Это воспоминание не давало мне покоя, и, несмотря на то, что путешествие по порталам и подпространству отняло у меня львиную долю сил, я предложила подругам наведаться к берегу Сапфирового моря. Мне просто необходимо было знать, есть ли там следы чужеродной магии. А вот о своем самочувствии, которое уже и так было далеко от нормы, в тот момент я не думала. И снова подпространство встретило нас тревожным гулом, отражением города в небе, снегом, превратившимся в серый пепел, поднимающийся наверх, где над нами вместо неба висел перевернутый город, поглощенный тьмой. Теперь перед нами раскинулось застывшее, словно поставленное на паузу, море, и где-то там, далеко-далеко от берега, где ходят корабли, в потемневшее небо змейкой тянулся черный туман.

- Что-то мне от вида этого тумана уже тошнит, - подумала я вслух. – Причем тошнит во всех смыслах.

- Мне что-то тоже уже дурно, - промолвила бледная Марьяна, флегматично разглядывая горизонт. – Ясно как божий день – по всему Эсфиру кто-то наследил чужеродной и неизвестной нам магией, и мы ее чувствуем.

- Остается только вопрос, кто это делает и с какой целью, - рассуждала я. - И почему по всему Эсфиру исчезают маги. Для чего их похищают.

- А мне интересно происхождение этой магии и почему от нее так знатно разит ненавистью, - промолвила Эмилия. – Никогда не встречала такого, чтобы магия отдавала эмоциями. Странные вообще дела творятся нынче.

Решив продолжить наше обсуждение в материальном мире, мы покинули подпространство, и вот ту-то меня и поджидал сюрприз – голова моя закружилась так, что мне почудилось, будто весь мир завращался вокруг своей оси, и я кручусь вместе с ним. В глазах потемнело, появился шум в ушах, и, опустив взгляд на меховую муфту, в которой я прятала руки от мороза, увидела на светлом меху ярко-алые капли, похожие на ...

- Герда, у тебя кровь! Ой, что-то мне дурно, – послышался где-то рядом голос Марьяны, но ответить ей я не успела.

Меня настиг обморок. Кажется, так мой организм выразил свой протест против того марш-броска по порталам между империями и подпространствам, которые я ему закатила. Он был к этому не готов, он устал, работая на пределе, и я это чувствовала еще после Северной империи, но упорно игнорировала. Вот теперь и получай, как говорится…

Глава 18. Я не покину баррикад

Александра. Земля. Ленинград, 1942 год, январь.

Я вновь смотрю на себя в зеркало. Платиновые потускневшие волосы с седыми прядями покрывает теплый мамин пуховый платок. Зимнее пальто кажется большим на моем исхудалом, обессиленном и изможденном голодом теле. И как только в нем держится жизнь, за что она цепляется? Скупой луч холодного зимнего солнца на миг появился из-за облаков, и, скользнув мне по лицу, подсветил глаза. Кажется, это единственное, что во мне никак не изменилось. На худом, осунувшемся лице с заострившимися чертами, они по-прежнему упрямо горели зеленым огнем, как будто через них в этот мир кричала моя душа: «Я жива! Я еще жива! Мое сердце бьется!» Как и сердце моего родного Ленинграда. Денно и нощно - тук-тук, тук-тук, тук-тук… Мой город окружен. Обессилен. Изможден… Но не сломлен и не покорен.

Взгляд зацепился за календарь с березами, оставшийся висеть на стене с сорок первого года. На дворе стоял январь сорок второго, старый календарь по факту был уже не нужен, но эти числа на нем, обведенные в кружочки и затем зачеркнутые папиной рукой, сделали этот лист бумаги с картинкой особо дорогим. Мне все казалось поначалу, что вот еще вчера папа, в конце дня подойдя к календарю, с улыбкой зачеркивал обведенное утром сегодня в кружочек число. «Вот еще один день прошел…», - часто приговаривал он при этом.

Вот еще один день прошел. Еще один мой день без всех вас, кто был мне так дорог. Без мамы, папы, шутника Николеньки и нашего солнышка Алешки. Без бабушки с дедом. Без хохотушки Лиды.

Первым смерть забрала бабушку с дедом. Их деревню оккупировали немцы, и лишь спустя два месяца, мы узнали, что их расстреляли, а дом сожгли. Потом пришла похоронка на Николеньку. Он служил на границе и погиб в первые же дни войны. Так и остался мой старший ясноглазый братик лежать на чужбине. В чужой земле под неродным небом… Вместе с похоронкой на его имя в нашу семью пришло горе, и с того дня оно словно поселилось навеки в нашей квартире. Едва мы оправились после его гибели, как нам пришла новая похоронка. На этот раз с именем папы. Наш глава семьи, наше сильное плечо, наша опора. В тот миг, глядя на дрожащие мамины руки, державшие похоронку, я вдруг осознала, что мой мир окончательно рухнул, и для нашей семьи закончилась целая эпоха, символом которой были папа с Колей. Наши старшие мужчины… Жизнь ударила нас, поставив на колени. Смерть играла похоронками в лото, и, теперь, стоило мне увидеть почтальона, я забывала, как дышать.