Лирелии - цветы заката (СИ)

В один из дней мама вместе с Лидой собрались к проруби за водой, пока на улицах было относительно тихо. Я осталась дома с Алешей, болеющим гриппом. Ставший привычным для нас звук метронома, вдруг начал стремительно ускоряться, что означало скорый артобстрел города. Я подбежала к окну, надеясь увидеть там маму и Лиду. В эту минуту мое сердце будто застыло на миг, чтобы потом забиться так, словно оно хотело выскочить из груди и обогнать метроном. Но было и еще кое-что… Одновременно с метрономом, послышался низкий, утробный гул, шедший, словно отовсюду, природу которого я затруднялась определить. Этот звук к чувству тревоги примешивал ощущение подступающей паники и парализующего ужаса, хотя, быстрый метроном всегда неизменно заставлял меня ощущать прилив страха. Мамы с Лидой во дворе видно не было…

- Что это может быть? Леша, ты слышишь? – спросила я у брата, стараясь при этом не подавать вида, что мне страшно так, что хотелось кричать.

- Метроном. Это все, что я слышу, - ответил он слабым голосом с кровати. – Шура, а как же мама с Лидой…

Его глаза наполнились слезами. Гудение, не похожее ни на гул самолета, ни на что другое, казалось, проникало в каждую клеточку моего измученного мозга, лишая последних остатков напускного спокойствия. Вновь повернувшись к окну, в котором чудом уцелели стекла, я посмотрела на город и обомлела от увиденного. От самой земли к небу поднимались тонкие струйки черного дыма, напоминающие ленты. Что-то похожее мне уже довелось увидеть, когда за некоторыми пролетавшими немецкими самолетами следом тянулся черный след. Сначала я думала, что этот след виден всем, но оказалось, что его никто кроме меня не видел. Что же это было такое?

Из работающего радио послышался голос диктора, сообщивший о начале артобстрела города. Схватив со стула узелок с документами и самым необходимым, я принялась наспех одевать брата. Нужно было скорее спускаться в подвал дома.

- Мама, мамочка… - причитал Алешка, размазывая горькие детские слезы по впалым щекам. – Там же мама осталась! И Лида!

- Они спрячутся в бомбоубежище, а потом, как только все закончится, вернутся, - уверяла я брата, стараясь, чтобы мой голос звучал бодро, и про себя моля Бога о том, чтобы мои слова действительно оказались правдой.

А если все же? Нет, нет, нет! Нельзя сейчас об этом думать, нужно спуститься в укрытие.

- А если они не успеют добежать? – не унимался Алеша, пока мы спускались с лестницы.

- Успеют. Я уверена, что успеют, - продолжала я успокаивать и брата и саму себя, сдерживая в горле рыдания, рвущиеся наружу.

Сердце сходило с ума, и слезы мешали дышать. Я, как могла, старалась их держать на замке, чтобы еще больше не пугать брата. Мне хотелось верить в лучшее. Верить, что мама с Лидой успеют добежать до ближайшего укрытия и смогут там переждать очередную артиллерийскую бурю. Стоило нам спуститься на первый этаж, как Алеша внезапно, с неожиданной для больного, истощенного ребенка силой, рванул к парадному выходу.

- Мама! Мамочка! Мама-а-а-а, - кричал он во всю силу своих легких, срывая голос. – Отпусти меня, там же мама!

Мое сердце разрывалось на части, и тогда я позволила слезам беззвучно вырваться на волю, все еще продолжая крепко держать брата. Чтобы там ни было, сейчас я несу за него ответственность и не могу позволить, чтобы с ним что-то случилось. Взрыв, прогремевший где-то очень близко, сотряс дом. Со стен посыпалась штукатурка. Я споткнулась на лестнице, едва не скатившись с нее кубарем вместе с притихшим вмиг Алешей.

- Идем в подвал, - скомандовала я брату, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. - Мы сейчас ничем не сможем помочь маме и Лиде. Нельзя бежать на улицу. Ты пойми, там сейчас опасно. Ты и маму не найдешь, и сам погибнуть можешь. Сейчас мы должны сидеть в подвале.

Новый оглушительный взрыв заставил нас испуганно вздрогнуть. Вторя ему, в моей груди дрогнуло, одновременно отозвавшись тупой болью. Теперь я знаю, как болит сердце… Брат понуро опустил голову, всхлипывая. Взяв его за руку, я поспешила с ним ко входу в подвал.

- Мне страшно, Шура. Страшно. Так гремит! - лепетал Алеша, пока мы спускались по ступенькам вместе с соседями по парадной. – Мне очень страшно. За тебя, за маму с Лидой. Я так боюсь за всех нас!

Отойдя вместе с ним в угол подвала и присев на деревянный ящик, я посмотрела ему в глаза. В них плескалось отчаяние и безнадежность. Бывший всегда худым и длинным, неугомонным сорванцом, Алеша сейчас напоминал собственную тень. Исхудавший до измождения, бледный, как полотно, он стоял и смиренно в бессилии глотал слезы. Я отвела взгляд. Горло вновь сдавило спазмом подступивших слез.

- И я боюсь, - призналась ему, чувствуя, как слезы вновь бегут по моим щекам. – Но ничего не могу изменить. И от этого мне еще страшнее. И все-таки, мне хочется верить, что все обойдется.