Лирика Древнего Рима

И не мешай нам идти вместе дорогой одной.

Что тебе нужно, глупец? На себе испытать мои муки?

Сам ты, несчастный, спешишь горечь страданий узнать.

5 Сам ты, несчастный, пойдешь сквозь огонь, незнакомый доселе,

Пить иссушающий яд всех фессалийских отрав.

Нет, не похожа она на других легкомысленных женщин:

Если рассердится вдруг, то уж пощады не жди.

Даже порою, твоим совсем не противясь желаньям,

10 Все же заставит тебя тысячи зол испытать.

Живо лишит тебя сна, — и глаза тебе затуманит:

Только она покорить диких способна мужей.

Ах, сколько раз ты придешь ко мне, отвергнутый ею, —

В тяжких рыданьях твоих гордые смолкнут слова.

15 Трепетный ужас тогда породят эти горькие слезы,

Страх безобразным клеймом запечатлеет лицо;

Что ни промолвишь — из уст лишь жалобы снова польются,

Жалкий, не будешь ты знать, где ты и кто ты такой.

Скоро почувствуешь ты, как тяжко у Кинфии в рабстве

20 И как ужасно уйти изгнанным прочь от нее.

Бледности хмурой моей изумляться ты перестанешь:

Полно дивиться тебе страшной моей худобе!

Знатность рода ничуть тебе в любви не поможет:

Изображеньям отцов не покорится Амур.

25 Если же ты хоть слегка провинишься пред Кинфией, — горе

Как запятнает молва громкое имя твое!

Где мне, внимая мольбам, тебе принести утешенье,

Раз я и сам не найду средства от собственных бед.

Оба несчастные мы, скорбя в одинаковой страсти,

30 Знаю, друг к другу на грудь плакать тогда прибежим.

Так не пытай же ты, Галл, что может Кинфия сделать:

Если на зов твой придет, — каяться будешь потом.

VI

Адриатический вал не боюсь я с тобою прорезать,

Тулл, и пуститься в ладье вдаль по Эгейским волнам,

Вместе с тобой я готов на Рипейские горы взбираться,

Даже зайти за предел дальних Мемноновых стран.313

5 Но полонили меня объятия нежно любимой,

Страстные просьбы ее, лик, искаженный мольбой.

Ночи она напролет говорит мне о пламени сердца,

Плачет, что нет уж богов, если забыта она,

Если она — не моя, и тем угрожает в печали,

10 Чем все подруги грозят неблагодарным друзьям.

Я пред упреком ее не могу устоять ни минуты:

Горе тому, кто в любви может бесчувственным быть!

Разве так важно уж мне побывать в ученых Афинах

Иль увидать красоту древних азийских богатств,

15 Чтобы корабль, на котором я вдаль уплыву, проклинала

Кинфия, в горькой тоске щеки терзая себе,

Счет неполученных ласк предъявляя враждебному ветру,

Плача, что нет никого жестче неверных друзей?

Дяде, о Тулл,314 своему уступать ты в славе не должен:

20 Нашим союзникам вновь древний порядок верни:

Ты ведь за всю свою жизнь не знавал увлечений сердечных,

Воинской чести отцов верно ты служишь всегда.

Да не доставит тебе никогда столько слез и страданий,

Сколько их мне преподнес резвый мальчишка Амур!

25 Мне же, кто волей судьбы оставаться в безвестности должен,

Душу свою мне отдать праздности вечной позволь.

Многие волей своей от длительной страсти погибли,

В их роковое число примет могила меня.

Я не для славы рожден и не годен для битвы кровавой:

30 Рок повелел мне служить воином верным любви.

Ты же, предпримешь ли путь в Ионию нежную или

В Лидию, где по полям воды Пактола текут,

По сухопутью ль пойдешь или пустишься морем на веслах

В край, который под власть жребий тебе отдает, —

35 Если в какой-нибудь час ты вспомнишь меня мимолетно,

Будь убежден, что живу я под жестокой звездой.

VII

Понтик,315 в то время, когда ты пишешь о Кадмовых Фивах,

О смертоносных мечах братоубийственных войн,

И — поклянусь головой! — состязаешься с вечным Гомером

(Судьбы да будут вовек ласковы к песням твоим!) —

5 Мы, как обычно, поем о сердечных своих увлеченьях,

В поисках, чем угодить грозной своей госпоже.

Не для ума я пишу, а ищу утоления скорби

И вспоминаю, грустя, жизни тяжелые дни.

Так я досуг провожу и тем добыл себе славу.

10 Пусть же я имя свое в этих прославлю стихах.

Пусть обо мне говорят, что один я был мил поэтессе,

Понтик, и гнев я терпел несправедливый ее.

Пусть же прилежно меня неудачный любовник читает,

Пусть пойдет ему впрок знание бедствий моих.

15 Если же мальчик Амур поразит тебя меткой стрелою

(Боги такую беду да отвратят от тебя!),

Будешь скорбеть ты о том, что тобой воспеваемый лагерь,

Семь полководцев твоих в полном забвенье лежат.

Тщетно пытаться начнешь сочинять ты любовные песни:

20 Знай, запоздалый Амур уж не подскажет стиха.

Будешь тогда ты считать меня превосходным поэтом;

Рима мудрейших сынов славою я превзойду.

Мимо гробницы моей не пройдет молодежь молчаливо:

«Спишь ты, великий поэт наших кипучих страстей!»

25 Нет, берегись презирать надменно любовные песни:

Явится поздний Амур — пеню заплатишь ему!

VIII

Ты не с ума ли сошла? До любви моей нет тебе дела?

Или тебе ледяной хуже Иллирии я?

Или настолько тебя пленил другой, — кто б он ни был, —

Что без меня ты уплыть с ветром готова любым?

Ты ли способна внимать свирепому ропоту моря,

5 Можешь на жесткой лежать ты корабельной доске?

По снегу сможешь ли ты ступать изнеженной ножкой?

Ты ль непривычный мороз, Кинфия, сможешь терпеть?

Пусть же удвоится срок зимы леденящей и бурной,

10 Пусть же восхода Плеяд316 век не дождется моряк,

Пусть никогда твой корабль от Тирренских песков не отчалит,