Вправду ль постится Финей, а Фурии мстят Алкмеону;
Есть ли утес, колесо, есть ли и жажда средь вод;472
Верно ли, что сторожит подземные входы трехглавый
Цербер, а Титию там югеров девять тесны, —
И за последним костром ужасов более нет.
Здесь да застанет меня кончина; а вы, кому милы
Битвы, несите с собой Красса знамена домой.
Мне о любимой моей поведай правдиво что знаешь:
Иго своей госпожи этим ты снимешь, Лигдам!
Или ты хочешь меня обманывать радостью ложной,
То мне болтая, чему сам я поверить бы рад?
Честным превыше всего должен быть трепетный раб.
Все, что известно тебе, теперь начинай по порядку,
Буду я слушать тебя, уши свои навострив.
Видел ты впрямь, как рыдает она, волос не прибравши?
Зеркала не было впрямь, Лигдам, на разостланном ложе?
И не видал ты камней на белоснежных руках?
Нежные плечи свои она скрыла под скорбной одеждой,
И возле ложа, в ногах, замкнутым ларчик стоял?
Пряжу, и, сидя меж них, вправду ткала и она?
Шерсть прижимая к лицу, осушала влажные очи
И на размолвку со мной горько пеняла тебе?
«Так ли меня наградить, Лигдам, при тебе обещал он?
Может бедняжку, меня, он без всякого повода бросить
И содержать у себя ту, что и знать не хочу?
Рад он тому, что томлюсь одиноко на ложе пустынном,
Будет над смертью моей он издеваться, Лигдам.
Кружится, водит его нитью своею волчок;
Мерзостной жабы влечет раздутое чарами брюхо,
Косточек тайный набор из рассеченной змеи,
На погребальных кострах найденные перья сипухи
Если мне сны, о Лигдам, не ложно пророчат, — хоть поздно,
Все же дождется, клянусь, кары у ног он моих.
Затхлой паук пеленой затянет их ложе пустое,
И безотрадный их сон ночью любовь не прервет».
То поспеши, о Лигдам, той же дорогой назад,
Ей передай от меня привет, орошенный слезами:
Гнев, а совсем не обман правит любовью моей.
Тот же палящий огонь, клянусь, и меня пожирает,
После раздоров таких коль узнаю согласье и счастье,
Ты с моей легкой руки станешь свободен, Лигдам.
Так-то, о деньги, всегда вы — источник житейской тревоги,
Ранее времени вы к смерти приводите нас.
Вы пороки людей питаете страшною пищей,
Всяких забот семена произрастают из вас.
Трижды, четырежды вы в море топили его.
Вот и погиб молодым злосчастный, за вами гоняясь,
И пожирают его рыбы в далеких краях.
Мать не властна почтить его горстью земли благочестной,
Птицы морские теперь кружат над твоими костями,
Моря Карпафского ширь — ныне могила твоя.
Ты, роковой Аквилон, ты, страх Орифйи плененной,
Что за добычу, скажи, в нем ты себе отыскал?
Вез этот малый челнок благочестивых мужей.
Нет, для чего считаешь года? И зачем, утопая,
К матери милой взывать? Нет божества у волны!
Ибо причалы твои от бури полночной с утесов
Берег свидетелем был Агамемнона яростной скорби,
Там, где прославлен Аргинн,475
жертва жестокой воды.Юношу здесь потеряв, Атрид не отплыл с кораблями;
Рок Ифигении был в этой задержке сокрыт.
Юношу, скудный песок, скрой пеленою своей,
Чтобы моряк, проходя над скорбною Пета гробницей,
Молвил: «И храбрым сердцам можешь ты ужас внушить».
Гнутые стройте суда, питайте источники смерти:
Мало земли роковой: мы к ней прибавили волны.
Множим искусством своим скорбной судьбины пути.
Сдержит ли якорь тебя, когда не сдержали пенаты?
Молви: чего заслужил тот, кому мало земли?
Лодки, обманы таит даже спокойный залив.
Море для жадных людей расстелила коварно природа:
Вряд ли удача тебе в волнах хоть раз суждена.
Кормы победных судов Кафарейские камни476
разбили,Плакал Улисс, всех друзей одного за другим растерявши:
В море помочь не могли хитрые козни ему.
Если б отцовским волом, довольный, он вспахивал поле,
Если бы смысл находил в увещеваньях моих,
Бедно, зато на земле жил и не ведал скорбей.
Вот и не смог перенесть наш Пет завывания бури,
Нежные руки свои грубым канатом терзать!
Голову мог он склонять на подушку из пестрого пуха
Волны при жизни ему до корня ногти истерли,
В горло вливалась ему горечь соленой воды,
Видела грозная ночь, как он плавал на бревнышке малом:
Злобные силы сошлись, чтоб погубить тебя, Пет!
Ночью, перед тем как водой он захлебнулся вконец: