Лирика Древнего Рима

Все же от ваших забав никак я не мог оторваться:

10 Так упоителен был пламень взаимных речей.

Но, уж если тогда ты доверился мне без боязни,

То благодарность мою за наслажденье прими:

Я ведь не только молчать о страданиях ваших умею,

Я обладаю, мой друг, большим, чем верность тебе.

15 Снова сумею свести разлученных раздором влюбленных,

Снова упрямую дверь гневной открыть госпожи;

Другу смогу залечить его незажившие раны:

Верно лекарство мое, хоть и словами лечу.

Кинфией я научен, чего мы должны добиваться

20 И опасаться чего. В этом помог мне Амур.

Остерегайся же впредь с раздраженною милою спорить,

С ней говорить свысока или упорно молчать.

Если попросит чего, не отказывай, брови нахмурив,

И не считай пустяком нежных и ласковых слов.

25 Будет сердиться она, заметивши пренебреженье,

И, оскорбившись, твоих правых угроз не простит.

Но, чем смиреннее ты и покорнее будешь Амуру,

Тем ты скорей для себя сможешь добиться добра:

Счастлив будет лишь тот со своей единственной милой,

30 Кто, о свободе забыв, будет ей верным рабом.

XI

Кинфия, помнишь ли ты, отдыхая в Байях приморских,[324]

Где Геркулеса тропа вдоль берегов пролегла,

Морем любуяся там, омывающим царство Феспрота,[325]

Или смотря на залив у знаменитых Мизен, —

5 Помнишь ли ты обо мне, о ночах, проведенных со мною?

В сердце остался ли след нашей взаимной любви?

Или неведомый враг своею притворною страстью

Кинфию дерзко украл из песнопений моих?

Пусть бы уж лучше сейчас, доверена маленьким веслам,

10 Тихо качала ладья в водах Лукринских[326] тебя

Или пленяли струей тевтрантские мелкие воды,[327]

Что поддаются легко взмахам ладоней пловца,

Чем обольщал тебе слух соблазнительный шепот другого,

На побережье пустом к неге ленивой клоня:

15 Сторож исчезнет, — и вот уж пала красавица, клятвы

Все нарушая, забыв общих обоим богов.

Не потому говорю, что забыл твою добрую славу:

Но ведь на Байских водах всякий соперник страшит.

Так что прости ты меня, если только послание это

20 Горечь тебе принесло: в этом повинен мой страх.

Разве берег бы я так даже мать свою дорогую?

В жизни, лишенной тебя, смысла не видел бы я!

Ты и отечество мне и родную семью заменяешь.

Счастлив я только с тобой, Кинфия, радость моя!

25 Грустен приду ли к друзьям или весел, — каков бы я ни был,

Я неизменно скажу: «Кинфия в этом виной».

Только как можно скорей покинь ты развратные Байи:

Многих к разлуке привел берег злокозненный их,

Берег, что исстари был целомудренным девам враждебен.

Сгиньте ж любви палачи — байские злые ключи!

XII

Ты мне все время твердишь, будто все я слоняюсь без дела,

Подозревая, что Рим не отпускает меня?

Нет, моя милая так далека от нашего ложа,

Как от Гипана далек брег Эридана-реки.[328]

5 Не насыщает моей любви, как бывало, в объятиях

Кинфия, голос ее сладко в ушах не звучит.

Был я когда-то ей мил; и в то время немыслимо было,

Чтобы хоть кто-нибудь мог так беззаветно любить.

Всякий завидовал нам. Неужели же бог меня предал?

Иль с Прометеевых гор нас разлучила трава?[329]

10 Я уж не тот для нее; красавиц дорога меняет.

Как мимолетна была страстная эта любовь!

Тут я впервые узнал одинокие долгие ночи,

Тут и себя самого слушать мне стало невмочь.

15 Счастлив, кто может рыдать на глазах у собственной милой,

Как благосклонен Амур, глядя на слезы любви!

Если ж отверженный смог влюбиться снова в другую,

В новом он рабстве себе новую радость найдет.

Мне ж ни другую любить, ни от этой уйти невозможно:

Кинфия первой была, Кинфия — это конец.

XIII

Галл, ты, наверно, опять над горем моим посмеешься,

Видя, что вновь я лишен милой и снова один.

Но не хочу подражать наветам твоим вероломным:

Женщина пусть никогда, Галл, не обманет тебя.

5 Что же? Покуда росла обольстителя девушек слава,

Ты в самомненье своем долгой любви не искал, —

Позднею страстью пленен, пред одной ты померк, погибая,

И принужден отступить, в первой же схватке сражен.

Эта накажет тебя за женские долгие муки,

10 И за несчастных толпу сразу отплатит одна.

Эта отучит тебя любить кого ни попало,

Новых не станешь искать ты увлечений теперь.

Знаю про это, мой друг, не по сплетням, не по гаданьям —

Видел я сам: отрицать сможешь ли явное ты?

15 Видел я, как замирал, забываясь в тесных объятьях,

Видел, как плакал ты, Галл, плечи любимой обняв,

Как ненасытно впивал губами желанные губы,

Видел и то я, о чем и говорить мне нельзя.

Было не в силах моих объятья ваши расторгнуть:

20 Неодолима была эта безумная страсть.

Даже Тенарский бог, обратясь Энипеем Гемонским,

Так Салмониду свою в неге любви не сжимал;

Даже и сам Геркулес, с костра на Этейской вершине,

Гебу впервые обняв, страстью такой не горел.

25 В этот единственный день ты сумел превзойти всех влюбленных:

Ибо не дымный к тебе факел она поднесла.

Нет, не позволит она тебе, как бывало, хвалиться,

Ни изменять, и своей станешь ты страсти рабом.

Диво ли, если она достойна Юпитера, если

30 Леде подобна, ее детям и лучше всех трех.

Прелестью всех героинь инахийских она превосходит,

Речью своей покорить может владыку богов.

Ты же, если тебе суждено от страсти погибнуть,

Помни: достоин ты, друг, именно этих дверей.