Лирика

Где ярче светит он душе скорбящей,

Но не глазам, – они давно в слезах,

И скорбь, затмив от взора свет манящий,

Сгущает ранний иней в волосах.

CCLXXVHI

Она во цвете жизни пребывала,

Когда Амур стократ сильнее нас,

Как вдруг, прекрасна без земных прикрас,

Земле убор свой тленный завешала

И вознеслась горб без покрывала,

И с той поры я вопрошал не раз:

Зачем не пробил мой последний час

Предел земных и вечных дней начало,

С тем чтобы радостной души полет

За ней, терзавшей сердце безучастьем,

Освободил меня от всех невзгод?

Однако свой у времени отсчет…

А ведь каким бы это было счастьем

Не быть в живых сегодня третий год!

CCLXXIX

Поют ли жалобно лесные птицы,

Листва ли шепчет в летнем ветерке,

Струи ли с нежным рокотом в реке,

Лаская брег, гурлят, как голубицы,

Где б я ни сел, чтоб новые страницы

Вписать в дневник любви, моей тоске

Родные вздохи вторят вдалеке,

И тень мелькнет живой царицы.

Слова я слышу…"Полно дух крушить

Безвременно печалию, – шепнула,

Пора от слез ланиты осушить!

Бессмертье в небе грудь моя вдохнула,

Его ль меня хотел бы ты лишить?

Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула".

CCLXXX

He знаю края, где бы столь же ясно

Я видеть то, что видеть жажду, мог

И к небу пени возносить всечасно,

От суеты мирской, как здесь, далек;

Где столько мест, в которых безопасно

Вздыхать, когда для вздохов есть предлог,

Должно быть, как на Кипре ни прекрасно,

И там подобный редкость уголок.

Все полно здесь к любви благоволенья,

Все просит в этой стороне меня

Хранить любовь залогом утешенья.

Но ты, душа в обители спасенья,

Скажи мне в память рокового дня,

Что мир достоин моего презренья.

CCLXXXI

Как часто от людей себя скрываю

Не от себя ль? – в своей пустыне милой

И слезы на траву, на грудь роняю,

Колебля воздух жалобой унылой!

Как часто я один мечту питаю,

Уйдя и в глушь, и в тень, и в мрак застылый,

Ее, любовь мою, ищу и чаю,

Зову от властной смерти всею силой!

То – нимфа ли, богиня ли иная

Из ясной Сорги выходя, белеет

И у воды садится, отдыхая;

То, вижу, между сочных трав светлеет,

Цветы сбирая, как жена живая,

И не скрывает, что меня жалеет.

CCLXXXII

Ты смотришь на меня из темноты

Моих ночей, придя из дальней дали:

Твои глаза еще прекрасней стали,

Не исказила смерть твои черты.

Как счастлив я, что скрашиваешь ты

Мой долгий век, исполненный печали!

Кого я вижу рядом? Не тебя ли,

В сиянии нетленной красоты

Там, где когда-то песни были данью

Моей любви, где плачу я, скорбя,

Отчаянья на грани, нет – за гранью?

Но ты приходишь – и конец страданью:

Я различаю по шагам тебя,

По звуку речи, лику, одеянью.

CCLXXXIII

Ты красок лик невиданный лишила,

Ты погасила, Смерть, прекрасный взгляд,

И опустел прекраснейший наряд,

Где благородная душа гостила.

Исчезло все, что мне отрадно было,

Уста сладкоречивые молчат,

И взор мой больше ничему не рад,

И слуху моему ничто не мило.

Но, к счастью, утешенье вновь и вновь

Приносит мне владычица моя

В другие утешенья я не верю.

И если б свет и речь Мадонны я

Мог воссоздать, внушил бы я любовь

Не то что человеку – даже зверю.

CCLXXXIV

Столь краток миг, и дума столь быстра,

Которые почиющую в Боге

Являют мне, что боль сильней подмоги;

Но счастлив я – судьба ко мне добра.

Амур, все тот же деспот, что вчера,

Дрожит, застав Мадонну на пороге

Моей души: чертыее не строги,

И роковою негой речь щедра.

Величественной госпожой, живая,

Она вступает в сердце – и тогда

Оно светлеет, вновь открыто свету.

И ослепленная душа, вздыхая,

Ликует: "О великий час, когда

Твой взор открыл пред ней дорогу эту!"

CCLXXXV

Не слышал сын от матери родной,

Ни муж любимый от супруги нежной

С такой заботой, зоркой и прилежной,

Преподанных советов: злой виной

Не омрачать судьбы своей земной

Какие, малодушный и мятежный,

Приемлю я от той, что, в белоснежный

Одета свет, витает надо мной.

В двойном обличье: матери и милой.

Она трепещет, молит и горит,

К стезе добра влечет и нудит силой

И, ей подвигнут, вольный дух парит;

И мир мне дан с молитвой легкокрылой,

Когда святая сердцу говорит.

CCLXXXVI

Коль скоро вздохов теплую волну,

Знак милости ко мне моей богини,

Что пребывает на земле поныне,

Ступает, любит, если верить сну,

Я описать сумел бы, не одну

Зажгла бы душу речь о благостьше,

Сопутствующей мне в земной пустыне,

А вдруг назад иль влево поверну.

На истинный, на правый путь подъемлет

Меня призыв ее благой и нежный,

И я, высоким попеченьем горд,

К совету преклоняю слух прилежный,

И если камень ей при этом внемлет,

И он заплачет, как бы ни был тверд.

CCLXXXVH

Сеннуччо мой! Страдая одиноко,

Тобой покинут, набираюсь сил:

Из тела, где плененным, мертвым был,

Ты, гордый, поднялся в полет высоко.

Два полюса зараз объемлет око,

Дугообразный плавный ход светил;

Зришь малость, что наш кругозор вместил,

Рад за тебя, скорблю не столь глубоко.

Скажи, прошу усердно, в третьей сфере

Гвиттоне, Чияо, Данту мой поклон

И Франческино; прочим – в равной мере.

А Донне передай, сколь удручен,

Живу в слезах; тоска, как в диком звере;

Но дивный лик, святыня дел – как сон.

CCLXXXVIII

Моих здесь воздух полон воздыханий;

Нежна холмов суровость вдалеке;

Здесь рождена державшая в руке

И сердце – зрелый плод, и цветик ранний;

Здесь в небо скрылась вмиг – и чем нежданней,

Тем все томительней искал в тоске