Лис

  Девочка вышла из метели и увидала сотворенное Лисом чудо. Около него даже метель бушевала чуть слабее. Лицо ее вдруг приняло плачущее выражение, она оглянулась. Вокруг нее стеной стояла пурга. Лис осторожно высунул голову из-под снега, стал с любопытством за ней наблюдать. Она застыла и, закричав, бросилась прочь. Из снега с визгом вылетел бес и, заплетаясь от смеха ногами, помчался следом. Она бежала что есть сил, платок ее съехал набок, с руки упала рукавица. Лис подобрал ее и побежал догонять.

  Через сотню шагов девочка без сил упала на руки, задыхаясь, замерла. Лис отсмеялся сидя неподалеку, но радость не проходила. Тогда он лег плашмя на спину, мелко-мелко затрясся и стал уходить под снег. Когда почуял спиной землю, принялся с силой бить по ней пяткой, приговаривая:

  - Иди-ка сюда, дружок.

  Прошла минута, за ней другая. Девочка так и стояла на четвереньках. Медленно вытащила руку, на пальцах налип снег, они посинели и не сгибались. Она поднесла ее ко рту и, дыша на пальцы теплом, по-щенячьи заплакала.

  Вдруг, где-то совсем близко послышалась дурная пьяная песня. Ребенок поднял голову и увидел сквозь метель подъезжающего в санях Кольку Епишкина - пьяницу, горлопана и бабника.

  - Дядя Коля, - девочка с трудом поднялась с земли и бросилась к нему. - Дядя Коля, слава те Господи. А я ... я заблудилась, - и она, захлебываясь сбитым дыханием и радостью, кинулась к нему на шею, как к родному, продолжая, - тут снег кругом, и вдруг он стоит, как покойник. Цветет, а снег кругом.

  Она, смешиваясь в счастье и испуге, устраивалась в санях, а Колька, почти не обращая не нее внимания, орал из заснеженной бороды веселую матерщину.

  - Садись. Щас долетим! Видала лошадь какая! Птица. Эх, давай!

  Лошадь и вправду была хороша - вороная, сытая, злодейски косила темным глазом. Он взмахнул вожжами и снова заорал песню. Девочка счастливо засмеялась, и они полетели под звон колокольчика. Лис бежал за ними с версту и тоже орал, подпевал Кольке, смеялся вместе с девочкой.

  Когда они подъезжали к деревне, бес запустил им вслед потерянной рукавицей, крикнул 'эх, давай!' и побежал в другую сторону. Колька высадил девочку у ее дома. Не прощаясь, рванул куда-то по занесенной метелью дороге. Она долго махала ему вслед, потом заметила под ногами варежку, подняла ее и пошла к дому, где горело два окна.

  Дома, отогревшись, она вспомнила, что Колька Епишкин две недели назад замерз где-то по пьяни. Его, уже мертвого, привезла домой тощая сивая лошаденка со спутанной гривой по прозвищу Синенький.

  Лис часто думал о людях. Он их не понимал, а все непонятное его интересовало: будь это необычный цветок, жалобный крик, неизвестно откуда донесшийся среди ночи, или странные людские разговоры. Он редко их слушал и всегда недоумевал, сколько чепухи болтают люди. Ну как, например, можно говорить о погоде, которая у всех перед глазами? Зачем нужно говорить об урожае, который был десять лет назад? Особенно Лис об этом не думал, но как-то невзначай понял, что эти разговоры - и о ветре, и о прошлогодней воде, просто защита от мира, который вокруг них. Это как дети в холод тянутся друг к дружке, обнимаются и так согреваются. Для них это просто способ почувствовать, что они не одни, что рядом есть еще такие же беззащитные и озябшие. Утешают один другого в своих страхах.

  Конечно, у Лиса была Тайна, только ее никто кроме него не видел. Даже Лис никогда не смотрел на нее прямо, лишь украдкой бросал взгляды. Когда он приходил к ней, он был тих и незаметен, как посторонний. Он сам не знал, был ли он в эти мгновения, или ему это только казалось. Когда он стоял перед ней, он не чувствовал себя, как люди не чувствуют окружающий их мир. Он помнил только пустоту вокруг и внутри. Он был клочком тумана, висящим в воздухе, Любой, даже самый слабый ветер мог развеять его без следа. Но там не было ветра. Там было сияние, которое шло со всех сторон. Лис оглядывался, и Тайна обнимала его, опускала прохладные ладони на виски, заглядывала в глаза бездонным и ласковым взглядом, гладила по голове, что-то шептала на ухо. К горлу подкатывал восторг, Лис задыхался от счастья, смеялся вертел головой и снова смеялся.

  Такая она была, его Тайна.

  Лис никогда не думал о ней, никогда не говорил. Он не знал, его ли это Тайна или у других тоже есть, такая же или другая. Никто и никогда ни у кого не спрашивал об этом, но если бы и спросил, то не получил бы ответа, его бы просто не поняли. Сами его слова, сумей он их высказать, приняли бы за что-нибудь постороннее - за капель, треск сучка, шорох разворачивающихся листьев, запах дыма, плеск рыбы - за все, что угодно, кроме слов.