Лис, который раскрашивал зори (сборник)

Сорок лет. Это - отлучение от неба. Я понимал, что меня посадят, но я думал, что дадут год, ну, может, два… однако с точки зрения юриспруденции, ещё до того момента как я угнал трамвай, я совершил порядка полусотни преступлений. Вместе со мной никого не привлекли, но и за меня не вступился - никто.

Впрочем, теперь те, кто предрекал мне плохой конец оказались правы - сначала будущий инженер, потом трудный подросток, затем нищий, и вот - в результате - уголовник.

Ещё плохо было то, что отправляли меня не в тюрьму - на каторгу, а там порядок такой - минимум ты работаешь столько времени, на сколько тебя посадили - то есть в моём случае - сорок лет, а в действительности - пока не отработаешь долги тому, кто оплатил процесс твоего привлечения к ответственности. В моём случае это был Центр, на бульвар которого я посадил свою летающую колымагу, повредив почти десяток деревьев.

Жалко было старика Койвина - подвёл я его и на старости лет ему, бедняге, опять придётся начинать всё сначала. Надеюсь, хоть Рек его не оставит и будет лучше меня во всём.

Сорок лет, и я совсем один.

Из еды здесь были ликровые ополоски, присоединяйся клапаном к заводи в стене да питайся. Более мерзкого способа насыщения сложно найти. Я проспал ещё некоторое время. Никто ко мне не пришел, и тут я понял, что до самой депортации на каторгу никто и не придёт. В каком-то смысле, я всё-таки умер.

Но в каком-то смысле я всё-таки жил, и поэтому я взял коробку с мелками, выбрал один, светло-зелёный. Что-то он там обозначал в отцовской таблице - я забыл…

Понимаете, вся суть отложенного подарка отца для меня была в том, что в красках - вся суть нашего существования. Если хотите, там всё, что угодно. Потому, что мы - это то, что у нас в головах, это наше воображение, это наши мечты и этим мы, живые и отличаемся от простых органических тварей. Мы можем мечтать, и больше того, мы можем выражать наши мечты так, чтобы делиться ими с миром.

Всего три цвета - это всё, что нужно, чтобы найти и выразить всю нашу душу, выплеснуть её на бумагу, или холст, или… небо. Вся глубина нашего опыта, наших познаний вполне умещается себе в небольшой коробочке с цветным мелом. И это всё, что нужно передать дальше - передать следующему поколению: не деньги, не патенты, не слова - возможность искать и находить, выражать и давать себя понять самому, самостоятельно. Нет и не может быть другого способа сказать кому-то родному тебе, кому-то кого ты ещё не знаешь, с кем не знаком, но с кем тесно и вечно связан: «я верю в тебя, я люблю тебя, я знаю, что ты найдёшь свою дорогу».

Цель, которую преследовал старик, создавая наше ремесло, была простой: зарабатывать деньги на оптических иллюзиях. Идея была неплохой, но я все эти годы занимался не этим: я давал возможность получать свою порцию надежды всегда и бесплатно. Каждому. Лишить неба можно: можно загнать в шахты, из которых его не видать, можно ослепить, можно придумать много всего, но тех, кто научился видеть красоту гибнущего и возрождающегося солнца, уже не переделаешь, и если прав мой друг кот, то мастера теперь будут учить этому своих учеников. Это уже сложная идея, которую я сам за все эти годы не осознал и даже не заметил. И мне никогда не казалось, что я даю кому-то надежду. Я просто делал свою работу, как Сотворитель каждый день делал свою.

И вот, я решительно, стараясь преодолеть всё и бороться за себя дальше, поднял руку к потолку, потолок был относительно низкий, и я мог бы дотянуться до него, но тут же заболели послеоперационные швы, да заболели так, что я упал на колени, обхватил руками раны, и опять завыл в голос. Стукаясь тихонько головой об пол, чтобы хотя бы как-то отвлечься от этого дикого лабиринта, по которому я блуждал.

Я вспомнил, что в полубреду мне постоянно мерещились то Дивен, то Сайрика. В моих снах они помогали мне выжить, но, поскольку дело происходило у меня дома, в конторе, в эллинге, то правдой быть не могло.

Этого не было, но сейчас мне слёзно захотелось, чтобы было. Ведь это означало, что они простили меня… Я ещё несколько раз в тот день пытался дотянуться до потолка, но до него было так далеко, как до неба, которое мне было никак теперь не разрисовать.

Сквозь сон я услышал шаги. Это была походка Дивена, и с ним была Сайрика.

А за ними - тяжелая незнакомая мне поступь. Конвой на каторгу. Всё кончено, но, если только они пришли, я смогу задать им самый главный вопрос. Я не уйду отсюда без этого знания, которого мне не хватало одного.

- У вас четыре минуты, - объявил конвоир, и Дивен с Сайрикой подошли, я к ним не повернулся - не мог смотреть в глаза, и тем более, я был очень не уверен, что смогу встать.

- Дружище, прости, - начал Дивен, - я не успел тебя вытащить или уменьшить срок. Денег не хватило, я занимал по третьему разу - больше уже не кредитовал никто. Я просто не успел, когда я понял, что процесс закончен было уже не открыть назад, я разделил бы…

- Как мой сын? - спросил я и обмер. Я лежал на полу на боку лицом к стене. Мир замер, а кот ответил:

- У тебя нет сына.