Лис, который раскрашивал зори (сборник)

− Кай, − а это была Сайрика, её голос был для меня как подарок, последний. Слёзы капали из немигающих глаз на мелок и растворяли его собой, − прости, прости. Мы всё забываем, что ты… летаешь, что ты…

Тут я явно был должен что-то сказать, и я сказал:

− Да.

− У тебя дочка, Кай.

Я обернулся на них. Осунулись, выглядели, как два призрака. Я поднял мелок, встал, встал в полный рост и подошел к ним − уже не было больно. Сайрика протянула мне через решетку мою часть кулона, прошептала хватаясь судорожно за мои пальцы:

− Кайла. Кайла, запомни, − говорила моя милая Сайрика захлёбываясь от волнения, − Она останется здесь, она будет тебя ждать…

Наши руки встретились, запутавшись вместе с цепочкой от моей части кулона, и было непонятно как бы так поудобней взяться за руки. Я просунул руку кое как через решетку, приласкал её по волосам, а она смотрела на меня и мир сразу же преображался.

− Я сейчас всё исправлю. И вы поймёте, что всё будет хорошо − улыбнулся я просто и незатейливо, протянул руку опираясь на Дивена, и нарисовал над нами зелёным мелком восходящее солнце.

Глава 7. Вместо послесловия

Сайрика мне на каторгу писала часто. Из её писем выходила следующая история того куска наших приключений, который я пропустил: когда нас с Кайлой забрали в операционную, Сайрика так и осталась там, под дверями, потом дочку вернули в неонтологию под присмотр − не ясно было, приживётся ли донорская деталь, и с аппарата её не снимали. А меня оттащили на первый этаж, в реанимацию − в общем поплыл я на операционном столе и здорово, но доктор всё-таки приложил все усилия, чтобы дать мне возможность выкарабкаться.

Сайрика блуждала с первого на шестой полутора суток: Кайла держалась молодцом, чего обо мне сказать было нельзя. Но потом я чуть оклемался, и Сайрике меня выдали, выкатив на каталке в коридор. Доктора очень удивлялись, что мой работодатель не платил за меня, но факт оставался фактом − можно было или забирать, или оставлять в больнице за личные средства, но их не было.

К Сайрике пришел её муж, и помог прочитать назначение, в котором она понимала так же мало, как я, по первости, мало понял из письма о болезни Кайлы. Суть состояла в том, что я должен был спать пока организм адаптируется к тому, что мне поставили блок на изменение ипостаси − это было непереносимо (в прямом смысле непереносимо) больно. Лекарства были дорогие, а к ним ещё прилагались расходы на внутривенное питание, вспомогательные медикаменты и, хотя бы редкие, визиты врача, который должен был следить за тем, как происходит адаптация организма и вносить некоторые корректировки.

Добрый господин Руртом сказал Сайрике, своей жене, что я могу полежать пока у них в комнате на полу, если ей не хочется оставлять меня на улице.

Сайрика спросила про лекарства, но они были слишком дороги − её муж правда на них не зарабатывал, а я был для него чем-то, что он хотел оставить в прошлом, и он не готов был продавать ради меня вещи или ограничивать себя в еде. Сайрика сухо кивнула Руртому, и развелась.

Сказалась в неонтологии, что вернётся вечером, и взяла оттуда своё пальто. Укрыла меня им, поверх той простынки, что мне набросили на голое тело, а её пальтишко мне как куртка. Шмыгнула носом, и покатила ко мне в эллинг. У неё был свой ключ.

Перетащила кое как на лежанку, на которой мы с ней семь лет друг друга ласкали, на которой зачали дочку, ввела последнюю дозу лекарства что было. Ей дали его в больнице (это за счёт Центра в оплату за донорский орган − они никогда не платят больше, когда знают, что донор и так согласен поделиться родной механикой). От меня пахло йодом и всякими больничными запахами, я был страшным и очень холодным на ощупь.

Она шмыгнула носом, и потащилась возвращать каталку в больницу. Нужно сказать, что некоторую неприязнь к рельсам она испытывает до сих пор: с ними были сложности и чуть не сломалось колесо.

В больнице ей выдали мою одежду, она поднялась наверх в последний раз и её пустили посмотреть на Кайлу, та спала. На этом блуждания Сайрики окончились, она вышла в коридор. К этому времени, по моим подсчётам, она не спала трое суток после родов, натаскалась меня, а я тяжеленный, и ничего с тех пор не ела.

Именно в этот момент в больницу вошел Дивен, который хотел узнать, как я поживаю и сообщить, что больше не хочет иметь со мной ничего общего. Как эти два понятия соотносятся, он мне объяснить потом так и не смог. Но он наткнулся на Сайрику, а та стояла с ворохом одежды в обнимку, и в этот момент у неё из рук выпал один мой сапог.

Дивен продал всё, что у него было. Сайрика тоже всё продала, а мне хватало еле-еле: несколько раз я просыпался, и тогда чувствовал эту боль. У меня в память об этом деле до сих пор осталось несколько серебряных прядей в волосах.

Кот переехал ко мне в эллинг, и брался за всю возможную работу. Так он стал самым дешевым часовщиком в городе. К нему даже один раз приходили коллеги по цеху: мол нельзя так дешево и хорошо работать, но он с ними как-то сговорился, выкрутился.