Лиса. Личные хроники русской смуты

– Каюсь, отец. Грешить, значит суетиться. Нет у меня больше времени на суетное. Ни малого, ни большого. Как тут не каяться?

– Отрекаешься ли от сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?

– Отрекаюсь…

– Отрекаешься ли от сатаны?

– Отрекаюсь.

– Отрекаешься ли от сатаны?

– Отрекаюсь!

– И дуни, и плюни на него…

Сашка дунул и, покосившись в сторону застывших в любопытстве охранников, сплюнул.

– Хорошо, сын мой!.. – одобрил священник. – А теперь повторяй за мной…

Хорошо поставленным голосом, Сашкин восприемник принялся читать обязательную для этого торжественного случая молитву. Никео-Царегородский «Символ веры»:

...

Верую во единого Бога Отца, Вседержителя,

Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.

И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго,

Иже от Отца рожденнаго прежде всех век;

Света от Света, Бога истинна от Бога истинна,

рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша.

Нас, ради человек, и нашего ради спасения сшедшаго с небес

и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася.

Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате,

и страдавша и погребенна.

И воскресшаго в третий день по Писанием.

И восшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца.

И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым,

Егоже Царствию не будет конца.

И в Духа Святаго, Господа Животворящаго,

Иже от Отца исходящаго,

Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки.

Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь.

Исповедую едино крещение во оставление грехов.

Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века.

Сашка серьёзно и старательно повторял каждую произносимую священником строку. Старославянский язык был несколько непривычен для его слуха, и поэтому он боялся сбиться или произнести что-то неправильно. Но ничего – справился. И раз, и ещё дважды повторил он эти слова за своим восприемником, пока не почувствовал, не ощутил глубинный смысл каждого из них, смысл истинной Веры, которая, возгоревшись в душе человеческой единожды, не угаснет уже никогда.

– Аминь! – закончил священник и размашисто перекрестился.

Убогость обстановки не помешала ему совершить обряд в полном соответствии с предписаниями православных канонов. Крестильную купель заменил старенький тазик, с местами облупленный эмалью, которым пленники пользовались при еженедельной помывке и стирая изрядно обветшавший турецкий камуфляж, выданный им ещё в первые дни плена. Сашка взглянул на тазик с тремя зажжёнными и укреплёнными на его краю тоненькими восковыми свечечками, и скептически хмыкнул, но вслух своих сомнений озвучивать не стал. Не знаток. Ему уже случалось присутствовать при крещении, и он хорошо помнил, что крестильная купель если и не представляет собой произведение искусства, то всё равно должна выглядеть серьёзно и торжественно. А тут – какой-то тазик… Хотя, кто его знает, как оно должно быть? Крестил же Иоанн Христа прямо в Иордане, а Владимир, вернувшийся с берегов Босфора, где в Константинополе принял обряд крещения, едва сошедши с корабля, крестил всю Русь в Чёрном море, в том самом месте, где ступил на берег, а потом киевлян – прямо в Днепре? Сашка вздохнул и решил полностью довериться крестившему его священнику, а тот словно и не видел ничего вокруг, он вершил таинство.

– Сочетаешься ли ты со Христом? – строго спросил он.

– Сочетаюсь…

– Сочетался ли ты со Христом?

– Сочетался.

– И веруешь ли Ему?

– Верую, – и, с подсказки священника, тут же поправился. – Верую ему, как Царю и Богу.

Теперь Сашка слышал только глубокий, бархатный голос своего восприемника, видел лишь его ясные добрые глаза и, отрешившись от реальности, мысленно вторил ему, проникался его словами, впитывал их всей душой. Происходящее полностью захватило его. Все сомнения отступили, словно и не было их. Сашке вдруг пришло в голову, что ему давно не было так хорошо и спокойно.