Лиса в курятнике

Празднование юбилея основания парикмахерской прошло в присутствии всех жителей деревни, невзирая на темные облака, что на исходе субботы нависли на горизонте. Площадка Дворца культуры оставалась, как и была, заброшенным пустырем, на ней появились лишь несколько столов и новая табличка с именем покойного инженера:

ЗДЕСЬ БУДЕТ ПОСТРОЕН

ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ ДЕРЕВНИ

ИМЕНИ ЗАЛМАНА ХАСИДОВА

И ПРОРОКА МОИСЕЯ

Нет нужды добавлять, что новое имя было результатом длительных и шумных дискуссий, которые велись на заседаниях совета между сапожником и цирюльником. Лишь мудрое предложение молодого председателя привело к компромиссу между предложением сапожника («пророк Моисей») и требованием цирюльника («Залман Хасидов»).

— Имя господина Хасидова несомненно достойно быть на табличке, ибо в период его деятельности на посту старосты было решено в кратчайшие сроки построить Дворец, — заявил Зеев, — однако, с другой стороны, пусть остается и имя второй кандидатуры (пророк Моисей), ведь он в свое время тоже внес определенный вклад в нашу культуру.

Теперь секретарь сидел за столом президиума, а народ не сводил глаз с его маленькой жены, пытаясь угадать, на каком она месяце. Столы были украшены венками из гвоздик, которые образовали на скатерти слово «Залман» — дело рук госпожи Хасидов. Перед Элипазом Германовичем, выполняющим обязанности руководителя церемонии, скромно лежал тот самый колокольчик из конторы старосты.

Вдруг трактирщик встал, нажал на кнопку, и звонкое эхо звонка сопроводило виновника торжества и его супругу, шедших сквозь толпу к председательскому столу. Госпожа Хасидов была сильно надушена, и ее платье из цельного куска розовой материи породило волны удивления с оттенком зависти. Женщина была очень растрогана. Она уселась рядом с виновником торжества и прошептала ему, еле сдерживая рыдания:

— Залман, Залман, какое счастье, что мы дожили до этого дня!

Элипаз встал и снова позвонил, и вся толпа постепенно смолкла.

— Уважаемая публика, члены местного совета, виновник торжества и его супруга, — начал трактирщик свое выступление, немного кося, — мы собрались в этот вечер, на исходе субботы, на площадке Дворца культуры, дабы поприветствовать нашего старосту де-факто, одного из лучших парикмахеров в деревне, инженера Залмана Хасидова…

Оратор снова нажал на кнопку звонка, и публика разразилась аплодисментами. Амиц Дольникер, тихонько стоявший среди толпы, не привлекая к себе внимания, глядел на своих соседей с удивлением. Зачем уделять столько времени ничтожному человеку, к которому все относятся с отвращением? Разве они не знают, что цирюльник с женой организовали весь этот пикник с барабанами и танцами за счет самих собравшихся? Политик удивлялся беглой речи трактирщика и почти не верил своим ушам. Разве это тот дефективный толстяк, что в свое время не был способен связать двух слов?

— Тот, кто хоть немного знает Залмана Хасидова, понимает, что его вовсе не радуют подобные празднества в его честь, — продолжал свою речь трактирщик, обращаясь к виновнику торжества, который склонил голову в знак согласия, — но я должен сказать здесь, — Элипаз возвысил тон, — что мы и не ожидали двадцать лет тому назад, когда инженер Хасидов основал свою парикмахерскую в Эйн Камоним, что она превратится в столь важное общественное учреждение. Да, господа, двадцать лет назад было еще весьма рискованно открывать в Эйн Камоним магазины и предприятия. Я помню, что люди говорили моей жене, когда я открывал свой трактир: «Малка, Малка, твой муж делает большую ошибку», — но моя стойкая жена бесстрашно всем отвечала: «Положитесь на Элипаза Германовича, он преодолевал и не такие трудности и теперь тоже знает, что делает».

Разумеется, нет надобности говорить о том, что вначале были тяжелые времена. Посетители в трактир почти не ходили, говорили — зачем нам вообще трактир, мы до сих пор без него жили и дальше проживем. Но мне все равно приходилось готовить обеды, потому что если бы все-таки вдруг люди пришли, то я не мог сказать: извините, мы гостей не ждали. В то время в доме еще не было второго этажа, и кухня была почти в самом зале, и даже белых скатертей мы не могли расстелить из-за печного чада…