Лишь любовь разобьет тебе сердце

Он вытирает нос тыльной стороной ладони и на секунду начинает казаться младше. Потом он с вызовом поднимает на меня взгляд.

– Все нормально, – произносит он. – Не стоит беспокоиться.

– Коджи, я серьезно. Я… Просто дай мне кое-что обдумать.

Он пожимает плечами:

– Как скажешь.

– Обещаю.

И я знаю, что что-то нужно изменить, но не понимаю, как это сделать.

Стекло в джипе чинят на следующий день, но наши с Сетом отношения так просто не починишь. Да я этого и не хочу.

Когда я снова включаю телефон, от него начинают приходить сообщения, даже через голосовую почту. Наконец он снова начинает меня преследовать, снова во мне нуждаться, но все не так, как я того хотела. Он не такой, каким я его себе рисовала. Он изменился. А может быть, всегда таким был и я видела в нем лишь то, что хотела видеть, как и он во мне.

Внезапно я обнаруживаю, что пропалываю сердце от воспоминаний о нем, как неухоженный огород. Я понятия не имела, что позволила ему так бесконтрольно разрастись. Я занимаюсь прополкой, пока мое сердце вновь становится не узнать. Пока оно не остается только моим, с единственной трещиной посередине – но это не дело рук Сета. Я думала, это он разбил мое сердце, но теперь знаю: оно разбито уже много лет, и поэтому не требовалось больших усилий, чтобы раскрошить его на мелкие куски. Как легко разбить уже разбитое сердце!

Глава 59 Весна

КОГДА В СЛЕДУЮЩИЙ ВТОРНИК я возвращаюсь домой из школы и проверяю почтовый ящик, внутри обнаруживаю тонкий конверт с моим именем. Марки японские. Письмо на японском, и я не сразу понимаю, что написано. Это письмо с отказом. Я не поступила. Не поступила в УКЛА. И в Университет Токио меня тоже не приняли.

– Ну что же, – спокойно говорю я себе. – Я все равно не хотела туда ехать.

Но это неправда. Я все чаще просматривала свой японский альбом. Не знаю, как рассказать папе. Это его сильно расстроит. Я жду до самого ужина.

– Привет, пап, хочешь, сыграем партию в шахматы? – спрашиваю я, желая остаться с ним наедине.

Не могу всего рассказать при маме, ведь она понятия не имела, что я подавала туда документы. Я разбила бы ей сердце, сказав, что заполнила заявку без ее ведома, а потом расстроила бы сообщением о том, что не поступила.

– Конечно! – отзывается он и весь сияет. – Давненько не играли.

Он не догадывается, что я часто разыгрываю партии с Микой. Мы заходим в нему в кабинет, и папа достает свой мраморный набор. Фигурки вырезаны в форме японских самураев. Я глубоко вздыхаю:

– Я не поступила.

Папа поднимает на меня полный доброты взгляд.

– Я знаю, милая. Ты говорила.

– Не только в Университет Калифорнии, – говорю я, и голос мой срывается. – Меня и в Университет Токио не приняли.

Я пристально рассматриваю шахматную доску. Вот еще одно, что мне не дается. Но что удалось бы Мике.

– Ой, – вырывается у папы, и я делаю ход конем.

Я ожидаю, что он сейчас скажет то же самое, что и про УКЛА: «Они там все идиоты». Жду, что он подбодрит меня.

– Да, там большой конкурс, – говорит он.

Я молча моргаю.

– А еще это очень… традиционный университет, – продолжает он. – Очень жаль. – И папа издает странный наигранный смешок. – Может быть, Коджи поступит.

Я внезапно понимаю, как много это значило для него – чтобы один из нас туда поехал.

– Прости, – говорит он, и дальше слова летят одно за другим, как будто он только что осознал, что́ именно ему стоило говорить. – Не знаю, о чем они там думали. Отказать тебе – моей дочке! Безумие. Честно, полный маразм. Наверное, ужесточили отбор с тех пор, как я там учился.

– Наверное, – отзываюсь я.

– Ты поступишь в какой-нибудь замечательный вуз. Просто прекрасный.

Может быть, это мне только кажется, но по голосу папа уже не так уверен в этом, как был во время нашего последнего разговора. Я начинаю сомневаться, что я вообще куда-то поступлю. Папа ходит слоном и поднимает на меня взгляд:

– Рейко, с тобой все хорошо? Ты весь год сама не своя.

Он грустно улыбается:

– Не отрицай, мы с мамой оба это заметили. Но подумали, что лучше будет позволить тебе делать то, что ты считаешь нужным. А теперь я в этом уже не уверен.

– Я скучаю по Мике, – говорю я, и шепот выскальзывает изо рта, как падающий с ветки лист, неизбежно и хрупко.

Если бы я произнесла имя Мики в присутствии мамы, это произвело бы эффект разорвавшейся бомбы, но папа лишь глубоко вздыхает, будто целую вечность ждал, когда можно будет выдохнуть.

– Я знаю, Рейко. Я знаю.

Он тянется ко мне через шахматную доску и берет меня за руку.

– Мы тоже по ней скучаем. – Он глубоко вдыхает. – Но нельзя винить ее смерть во всем, что произошло после. И… – папа сжимает мне руку, – тебе нельзя винить себя.

В ответ я тоже сжимаю его руку.

– Она была бы так горда тобой, Рейко. Я тобой очень горжусь. – И после паузы: – Мне кажется, ей хотелось бы, чтобы ты о ней говорила. И чтобы ты проживала свою жизнь как можно лучше.

«Я очень старалась, – хочу я сказать. – Я старалась изо всех сил. Но я не знаю, ради кого жила все это время».