Лишь одна музыка

Пока мы разговариваем, в моей памяти возникают кривые стены, свет через окна, тяжелые полки из красного дерева. И книги, чудесные ноты, которые я мог брать даже до того, как попал в Королевский Северный колледж музыки, — когда я барахтался, чтобы выжить и сэкономить, без какой бы то ни было официальной поддержки, академической или музыкальной.

— Кстати, — продолжаю, — в последний раз, когда был в Манчестере, я заметил, что вы оборудовали библиотеку современными шкафами и избавились от прекрасных старых полок из красного дерева.

— Да, — он, будто защищаясь, — это хорошие солидные шкафы, ну немного скользкие. Когда мы преодолеем скользкость, будет как раз то, что надо.

— Преодолеете? Как?

— Изолентой. Или наждачной бумагой.

— Наждачной бумагой?

— Да, наждачная бумага очень хорошо работает. Да. Я сам за наждачную бумагу. Странная вещь с наждачной бумагой: она делает сложное простым, а простое — сложным... Хорошо, не буду пока ставить эти ноты на место. Я их отложу, с запиской, что мы ожидаем запрос из Лондона, да?

— Если можно. Спасибо. Громадное спасибо, на самом деле.

* * *

С трудом верится. Я сыграю этот квинтет, как только получу ноты. «Маджоре» сможет на время найти второго альтиста. И я знаю, что, в отличие от трио, ничто меня не остановит, не парализует мое сердце и руку. Но теперь я жажду его услышать. Должна же в Лондоне где-то быть его запись.

Я вхожу в автобус и сажусь сверху спереди. День ясный, морозный. Ветер задувает внутрь по краям лобового стекла. Дорогу устилают сухие листья платанов. Через голые ветки я вижу Серпентайн.

Вскоре, однако, я на Оксфорд-стрит, полной противоположности зелени и воде. Красные автобусы и черные такси, как два враждующих вида гигантских муравьев, заполоняют дорожные полосы. Перед Рождеством тротуары кишат покупателями, мечущимися, как безумные тли.

Я захожу во все магазины, какие есть, — в бесконечных «Тауэрах», «Эйч-Эм-Ви», «Вёрджинах», «Мьюзик дискаунт-центрах», разных лавочках я говорю с продавцами, с напряжением разглядываю мелкий шрифт в каталоге компакт-дисков, пока наконец не понимаю, что компакт-диска с записью этого произведения нет и почти наверняка никогда не было.

Без особой надежды звоню Пирсу и спрашиваю у него совета. Он думает, что слышал про эту вещь, но не может мне посоветовать, где найти запись. Тогда я звоню Билли, который, несмотря на то что он современный композитор до мозга костей, по-прежнему верит в достоинства винила.

— Мм, — говорит Билли, — это очень маловероятно, но попробуй в «Харольде Мурсе»19. У них много старых пластинок: может, что-то там есть. В любом случае ты недалеко. Вреда не будет.

Он объясняет мне, как добраться, и добавляет:

— Было бы здорово это сыграть, если оно существует.

— Вопроса «если» уже нет, Билли. Мне удалось найти партитуру и партии.

— О, я был бы счастлив посмотреть ноты, — говорит Билли с энтузиазмом композитора. — Был бы счастлив. Полагаю, это переписывание, да, но не только переписывание. Он должен был бы многое поменять — я имею в виду, по-настоящему поменять. Как одна виолончель может выполнять двойную роль? И что насчет прерывистых аккордовых пассажей на фортепиано? Это ведь не подходит для струнных, правда? И...

— Билли, извини, мне надо идти. Но спасибо большое. Правда. До вечера.

Я, словно заново родившись, нетерпеливо ищу и нахожу магазин. После стеклянно-хромированных гигантов на Оксфорд-стрит, заполоненных эскалаторами, децибелами и охранниками, «Харольд Мурс» — просто диккенсовское пристанище, с немногими сомнительного вида посетителями, сонно проглядывающими картонные коробки. Меня направляют в подвал, посмотреть, что может быть там. Я разговариваю со стариком, который хочет помочь, но в данном случае помочь не может.

— Вы уверены, что это не опус двадцать девять?

— Уверен.

— Ну, напишите ваше имя и телефон на этой карточке. Если что-то появится, мы с вами свяжемся.

Наверху, за прилавком в глубине магазина, я замечаю погруженного в свои мысли человека. Я уже готов уходить, и я знаю, что это безнадежно, но все равно решаю спросить на всякий случай.

Он закрывает глаза и постукивает по губам указательным пальцем:

— Вы знаете, это мне что-то напоминает. Я не хочу быть слишком оптимистичным, но вам не сложно опять спуститься? Есть стопка восточноевропейских пластинок, которая там уже давно. Я ее еще не расклассифицировал по композиторам, но мне кажется, что, возможно... Конечно, я могу ошибаться; или, даже если я прав, это могло уже быть продано.

Через пять минут он вытаскивает пластинку, смотрит на обе стороны конверта и протягивает ее мне.

1.15

На Риджент-стрит я сажусь в автобус домой. Передние сиденья заняты, так что сижу у окна посреди автобуса. За мной дюжина французских школьниц хихикает, болтает и спорит.