Лишь одна музыка

— Майкл, хороших новостей нет, — торопливо говорит Эрика. — В колледже мне сказали, что профессор Макниколл умер пять или шесть лет назад. Они думают, что миссис Макниколл уехала в Австрию, но у них нет ее адреса. Телефон, который ты мне дал, работает — кстати, надо добавить в начале пятерку, — но там живет кто-то совсем другой. И я была в их доме на Банбери-роуд. Нынешние хозяева купили его у кого-то еще, то есть он продавался уже как минимум дважды.

Я не знаю, что ответить. Эрика продолжает:

— След утерян. Я сожалею. Мне начало это нравиться, и почему-то сегодня утром я была уверена, что у меня получится. Ну вот, все как есть. Но я решила тебе позвонить из Оксфорда — спросить, нет ли у тебя идей, что еще можно попробовать, пока я тут.

— Ты сделала все, что могла, — говорю я, стараясь скрыть разочарование. — Ты прекрасна.

— Знаешь что, Майкл, — вдруг по-дружески говорит Эрика, — однажды некто полностью исчез из моей жизни. Просто вышел из нее. Мне понадобились годы — нет, даже не на то, чтобы понять, я так и не поняла и до сих пор не понимаю, почему это случилось почти без предупреждения, — на то, чтобы примириться с этим. Но теперь я смотрю на моего мужа и детей и думаю: слава богу.

— Ну...

— Мы должны пригласить тебя на ужин как-нибудь в ближайшее время, — говорит Эрика. — Тебя одного. Нет, со всеми. Нет, одного. Как насчет следующего четверга?

— Эрика... Давай отложим.

— Да, конечно.

— Ты очень добра ко мне.

— Ничего подобного. Чистый эгоизм. Прикармливаю свою стаю. Ухаживаю за своей конюшней. И как я сказала, у меня тут была встреча. Оксфорд сегодня днем прекрасен, после дождя все так и сияет. Но найти парковку — это ад, как всегда. Пока-а-а.

Доносятся два звучных поцелуя, и Эрика кладет трубку.

2.2

Проходят дни. Я не выношу общества, но когда один, болею воспоминаниями.

Я держусь за повседневность, которая состоит — помимо уроков, время которых я назначаю сам, — из разных обязанностей: выступления с квартетом, репетиции, записи, игра внештатным скрипачом в «Камерата Англика».

Я учу Виржини, но нахожу разные предлоги, чтобы не оставаться на ночь. Она чувствует: что-то случилось. Да и как не чувствовать? Иногда она смотрит на меня с болью, смешанной со злым недоумением.

Единственное, что остается неизменным, — мое субботнее плавание. Если пропущу его, я потеряю последнюю опору.

Сегодня, однако, есть изменения — «Водяных змей» снимает телевидение. Все мы очень стараемся выглядеть флегматично.

Не так холодно, как могло бы быть ноябрьским утром, но программу покажут ближе к Рождеству, так что будет казаться холоднее. Три симпатичные девушки, нанятые студией, представляют действо. Они стоят на длинной платформе для прыжков в воду, дрожа в своих купальниках, нарочито повизгивая. Фил и Дейв одобрительно присвистывают, но их затыкают телеоператоры. «О-о-о, — говорит одна из девушек, — мы вернемся после перерыва, совершенное безумие в этом участвовать, но...» Камера переходит к лебедям и гусям, плавающим по озеру и прогуливающимся по берегу. Местное Лидо выглядит на удивление прибранным. Оказывается, Фил смел птичий помет, горы птичьего помета, в вoду. «Ну а куда еще?» — говорит он, пожимая плечами.

Появляется ретривер и плывет вместе с хозяином. Кадр не получился. Вымокшую собаку и замерзшего хозяина отправляют обратно в воду.

Потом начинается наше соревнование. Джайлс распределяет, кто за кем плывет, по нашим предыдущим результатам. Мы выходим на платформу и прыгаем, самые медленные сначала, потом остальные один за другим, в то время как с берега выкрикивают секунды. Энди, молодой студент-адвокат, прыгает последним. Фора остальных настолько велика, что не оставляет ему шансов на выигрыш.

Каждый, вылезая, дрожит, но держится с достоинством. В клубную раздевалку операторов не пускают:

— Вам сюда нельзя, это не для посторонних.

— Что, Фил, ты чего-то стыдишься? — спрашивает Дейв. — Пусть девчонки войдут. И телевизионщики.

Энди, вдруг забеспокоившись, надевает рубашку и оттягивает ее вниз, прежде чем снять плавки.

— Анекдот про монашек! Анекдот про монашек! — кричит Гордон. — Тихо. Попали в чистилище четыре монашки после смерти, и...

— Заткнись, Гордон. Наш клуб считался вполне приличным, — смеется кто-то.

— Это было до меня, — гордо заявляет Гордон.

Свистит чайник. Пока Фил заваривает чай, мрачный Бен вовлекает меня в разговор. Перед тем как уйти на пенсию, Бен был инспектором по мясным продуктам.

— Я на диете. Ем груши, — драматично говорит он. — Груши. И вода.

— Какая странная диета, — говорю я.

— Шесть фунтов груш.

— Почему?

Я недоумеваю, но не спрашиваю, дневная это квота или недельная и все ли это, что ему разрешено есть.

— Простата.

— О, — бормочу я с сочувствием, не понимая, но и не желая знать подробности. — А, вот чай. Давай я тебе принесу кружку.

Ретривер лает и попрошайничает. Фил окунает овсяное печенье в свой чай и дает половину собаке.

Одевшись, я прощаюсь со всеми.

— Будь, Майк.

— Через неделю увидимся.

— Веди себя хорошо, приятель.