Лишь только век

Вадим Ларин Лишь только век

Посвящается светлому будущему

На обложке – Раиса Николаевна, моя мама. На детской, завершающей книгу, фотографии тоже мама. До войны оставалось еще 5 или 6 лет, она об этом не знала, но о событиях в мире говорило радио. Среди безбрежных подмосковных лесов, в деревне Годуново под Вереей было еще тихо, немецкие захватчики пришли сюда в 1941 г., от их выстрелов погибли дед Александр и бабушка Ольга.

Дед Николай Федорович накануне войны перевез семью в Москву. Станция «Маяковская» защитила маму во время бомбежек, ее брат Николай Николаевич ушел на фронт, окончил войну в Европе. Отца Петра Ивановича в начале 1950-х назначили заведующим клубом железнодорожников им. В. И. Ленина в Улан-Баторе. Ему дали 25 лет за незначительное дело, вернулся через 3 года после кончины Сталина. Быть может, жизнь отца – это «легенда» без срока давности? Мой двоюродный брат Лев Николаевич стал генеральным директором авиамоторного комплекса «Союз», сестра Марина – заслуженным врачом России. Фото с моей бывшей женой Илоной у памятника «Могила Неизвестного солдата».

Конечно, я писал многие стихи, проходя вместе с родителями через их память и преодоления. Минул почти целый век со времен их детства, и я живу событиями, пережитыми мамой и папой. Это – важный итог моей жизни. Продолжает жить во мне далекий и близкий Вьетнам.

Мне не удалось вместить в сборник многие дорогие мне фотографии родных и друзей – участников и очевидцев обычной жизни и грандиозных событий разных эпох. Но мама с куклой смотрит на нас. Мне хочется верить, что она – тот самый Крош, о котором всем послевоенным поколениям написал Анатолий Рыбаков. Конечно, мы всегда будем оставаться Крошами.

Вадим Ларин

Горгона и Персей

Медуза Горгона живет надо мной.
Милая, вредная прачка.
Опять заливает Парнас мой водой.
Стирает она или плачет?

Падают капли ржавой воды

На строчки стихов отглаголенных,
Будто секунды вечной судьбы
Чьих-то рубах просоленных.

Может, вернулись домой моряки,

Тельники скинув мазутные.
Иль трубочисты свои сюртуки
Вручили ей на минуту.

Я – не Персей. С ручкой в руке

Перед Горгоной – бессилен.
Только в чернильнице старой моей
Дремлет волшебная сила.

Я напишу про Медузу в домком

В самых простых выражениях,
Чтобы жестокая видела в том
Вечно свое отражение.

Нет! Наверное, я – не нов,

В силу меча не веря.
И вот весь в чернилах несказанных слов
Плачу у Вашей двери.

Сон-Москва

Безмолвна ночь. Клонятся небеса
Под Божеской рукою к горизонту.
Там лентой вьется чистая река.
Огни свои там зажигает город.

Кто обитатель стен, хозяин тех огней,

Кто корабли за чудесами снаряжает?
Кто выковал и Солнце, и Луну,
Кто в небо их волшебно запускает?

Доносят ветры хлебный аромат,

Что из печей крадется за туманом.
И песни нежные в тиши звучат.
Услышат их и в самых дальних странах.

Стою и жду. В ночи тяжелый гул шагов.

Ключи несут от башенок Кремлевских.
Я вижу гордых золотых орлов.
И звезд мерцанье алых лучеострых.

Звенят Куранты полночь на Земле.

Ракетой телебашня в высь стремится.
Сопит колючий ежик в шелковой траве.
Ужели сплю, ужели город снится?

Я не был там. Пусть такова судьба —

Взирать его с равнины потаенной.
Живет на берегах реки Москва.
А я рассказываю странный сон мой.

Вещуны