Лишенная детства

Эти слова погружают меня в пучину ужаса. Он уже получил что хотел, так почему бы не отвезти меня домой прямо сейчас? Ответ один: он решил меня убить. Через несколько минут я буду мертва, я в этом абсолютно уверена, и я знаю, где закончится моя жизнь — у озера, на которое мы часто ездили, прямо на просторном пляже, обрамленном грудами камней и облюбованном местными рыбаками, совсем рядом с шикарным гольф-клубом. Мануэль останавливается на пляже и швыряет мне мои вещи вместе с приказом одеться, пока он отойдет на пару метров, к деревьям, помочиться. Я хватаю свои жалкие одежки и молюсь, чтобы он вернулся не слишком скоро. Если он опять увидит меня голой, то может захотеть повторения. И вот, скрючившись на заднем сиденье, я стремительно натягиваю штаны и футболку, решив не тратить время на белье, которое поспешно и неловко пытаюсь рассовать по карманам.

Он возвращается раньше, чем я успеваю это сделать.

Я сжимаю скомканные трусики и лифчик в кулаке, но он их замечает.

— Одевай белье, быстро! Если мать увидит, что ты вернулась без трусов, что она подумает?

Выбора у меня нет, приходится подчиняться. Я стараюсь как можно быстрее стянуть с себя штаны. И случается то, чего я боялась: в его глазах я читаю желание начать все сначала.

Я не знаю, что мне сделать, чтобы выбраться из бездонной пропасти, в которую я снова соскальзываю. Я опять начинаю плакать, умоляю его разрешить мне вернуться домой, ведь родители будут волноваться, и его жена тоже. Я замерзла, и мне нужно надеть мои кофточку и джинсы…

— Сейчас я тебя согрею! — отрывисто говорит он, заставляя меня встать на четвереньки на заднем сиденье.

Потоки слез стекают по моим щекам, пока он давит на меня всем весом своего тела, от его запаха меня тошнит до рвоты, я сдерживаю крик и пытаюсь сопротивляться, как могу.

— Прекрати дергаться! Стой спокойно, или я засажу его тебе в задницу! — орет он.

И я стараюсь не шевелиться, пока он лапает меня своими мерзкими руками, стараюсь не слышать грязные словечки, которые он бормочет, и его поросячье хрюканье, стараюсь не чувствовать боль, еще более острую, чем в первый раз. Мне хочется вонзить пальцы ему в глаза, искусать его до крови, вырвать ему кишки, но я не делаю ничего подобного — безвольная кукла, которую перебрасывают из стороны в сторону, как обычную подушку. Я ненавижу его, ненавижу его крики удовольствия, а он отворачивает противосолнечный козырек с зеркалом так, чтобы видеть происходящее со стороны. Я ненавижу его, а себя презираю еще сильнее.

Совсем недавно, когда Да Крус ушел за сигаретами, я верила, что он отвезет меня к родителям.

Я нисколько не сомневалась в том, что сумела его перехитрить. Я ни на секунду не допускала мысли, что он может захотеть повторения. Найдется ли на этой планете вторая такая идиотка, как я? И неужели только смерть заставит меня осознать, насколько я глупа?

Наконец он останавливается, вытирается, натягивает штаны и неторопливым движением возвращает козырек в прежнее положение.

— Если проговоришься кому-нибудь, я тебя убью, — твердо произносит он.

Жестом он приказывает мне выйти из машины, прижимает меня к высокой ограде гольф-клуба. Его левая рука сжимает мое плечо, правая — шею. Он сначала сжимает ее слегка, потом сильнее, и я начинаю задыхаться.

— Я ничего не скажу, клянусь! Я обещаю вам! Отпустите меня, прошу вас, умоляю!

Я с трудом дышу, но он меня не отпускает, наоборот, обхватывает мою шею двумя руками и сжимает еще сильнее, тем временем рассказывая, что случится, если я открою свой паскудный рот: он убьет меня, и мои родители очень огорчатся, лишившись своей доченьки, и никогда не оправятся от этой утраты, и в этом буду виновата только я одна.

Мои родители… Пальцы Да Круса сдавливают мне горло, а я вижу родителей в кухне, и мою собаку тоже. Воздуха не хватает, все как в тумане, но картинки из моего привычного мира мелькают в голове. Двор коллежа и преподаватель немецкого; мы с мамой вместе собираем из разноцветных клочков ткани одеяло; папа громко хохочет; тачка с овощами Мадам Капусты; мой маленький брат, который даже не захочет обо мне вспоминать, столько гадостей я успела ему сделать… Я задыхаюсь, и нелепый хоровод пустяковых деталей и любимых лиц кружится в моем сознании. Я на полшага от смерти, когда хватка рук на шее вдруг ослабевает.

— Ты, как и другие, все расскажешь, а я не хочу в тюрьму, слышишь меня? — заявляет он. — Какие у меня гарантии, что ты не проболтаешься?

Нужно что-то придумать! Я должна выпутаться, ведь тогда, с ножом, у меня получилось, нужно опять заговорить ему зубы!

— Я не расскажу, потому что не хочу, чтобы вас арестовали! У вас есть дети, я их знаю, и было бы жестоко отобрать у них отца.