Лишённые родины

На третий день после воцарения Павла князь Куракин сообщил Понятовскому, что государь удивлен тем, что до сих пор не видел его. Он может представиться на первом же выходе. Понятовский не преминул этого сделать, и Павел милостиво пригласил его обедать.

Они были ровесниками, довольно часто встречались в Царском Селе и не испытывали друг к другу личной неприязни: Павлу импонировало, что Понятовский держит себя на высоте и третирует Зубовых так, как они того заслуживают, а князь Станислав мог по достоинству оценить ум и решительность наследника, хотя последняя часто переходила в самоуверенность. Невзрачная наружность Павла не была отталкивающей, он умел располагать к себе людей, а невысокий рост, как и у матери, восполнялся величественной осанкой.

Разговор скользил мимо самых разных тем, точно струи ручья между камешков, пока император не сказал:

— Вы знаете, насколько я люблю Польшу; я приложил бы все усилия, чтобы восстановить ее, но нахожу всё до того законченным, что сие решительно невозможно.

Понятовский внутренне напрягся: если государь считает что-то невозможным для себя, значит, он намерен потребовать чего-то от других.

— Я хочу попросить вас оказать мне услугу, — отозвался Павел на его мысли. — Меня огорчает, что король, выстрадавший так много, вдобавок вынужден жить в России. Пусть выберет себе место пребывания там, где ему будет приятно; я ручаюсь, что сумма, выплачиваемая тремя державами на его содержание, будет ему туда регулярно доставляться. Вы потрудитесь написать ему?

Разумеется, Понятовский согласился, сказав, что это крайне приятное поручение, однако где бы мог поселиться его дядя? Он долго ломал над этим голову и не находил ответа; спросил совета у Репнина, примчавшегося в столицу, чтобы присягнуть новому государю, — тот тоже оказался в затруднении. Впрочем, на следующий день к ужину император уже передумал:

— Я написал королю, приглашая его приехать в Петербург, — сообщил он.

— Разве ваше величество желаете уехать из Петербурга? — удивился Понятовский.

— Почему это?

— Но как же ваше величество сможет иметь перед глазами короля, которого Россия лишила престола?

— Лишь от него зависит — видеть или не видеть меня, жить здесь или выбрать другое место в моей империи.

На этих словах разговор был окончен. Павел всё решил.

***

Стёршиеся от времени каменные зубцы Балкан торчали из побуревших десен покатых склонов, местами поросших лесом. По узким тропинкам можно было пробраться только пешком или верхом на местных лошадях, привыкших карабкаться на кручи. Четыре всадника ехали гуськом в полном безмолвии, закутавшись в кожаные плащи, которые, однако, плохо защищали их от ветра и проливных дождей. За неделю пути они повстречали всего двух человек — болгар, потомков древних фракийцев. Завидев к вечеру деревеньку в несколько бревенчатых домов, янычар, ехавший впереди, останавливался на почтительном расстоянии и орал во всё горло:

— Burada veba var miydi? Здесь была чума?

Получив ответ: «чок» (да) или «йок» (нет), — путники ехали дальше или останавливались на ночлег.

В Рущуке Огинский приказал янычару и лейтенанту Жодкевичу задержаться на сутки, а сам вместе с Дениско, называвшим себя «генералом Кременецким», отправился на поиски лодки, чтобы переправиться через Дунай.

Река разлилась, ветер подымал волны, из лодки приходилось постоянно вычерпывать воду, и переправа, растянувшаяся на три часа, отняла много сил. Но отдыхать было некогда; Огинский с Дениско снова забрались в седла и отправились в Бухарест, до которого оставалось семьдесят с лишком верст. Дениско уже тут бывал, поэтому они без труда нашли дом генерала Карра-Сен-Сира, генерального консула Франции в Валахии. Огинский вручил ему письмо от нового посла в Константинополе Обера-Дюбайе, у которого Карра-Сен-Сир прежде служил адъютантом.

То, что поведал ему генерал, было малоутешительным. Щеки Огинского стали пунцовыми от стыда, пока француз перечислял ему все свои жалобы на польских военных — шумных, нахальных задир, ведущих себя так, будто они у себя дома. Михал ухватился за предложение поселиться у Ксаверия Домбровского: так он сможет присмотреться к самопровозглашенному генералу и узнать о его планах из первых рук.

Город с трудом вмещался в пределы крепости, заложенной на Дымбовице три века назад; узкие улочки кишели народом: здесь были и местные уроженцы, спасавшиеся от чумы, и беженцы из Галиции, и почти две тысячи солдат и офицеров из Польши и Литвы. Войдя в отведенную ему комнату, Огинский, многое повидавший за последние месяцы, уже не состроил брезгливую гримасу, а лишь отметил про себя, что вещи лучше подвесить к потолку, хотя и это не спасет их от тараканов и клопов, а постель необходимо прожарить сразу. И держать наготове склянку с микстурой, которую ему дал с собой константинопольский лекарь.

— Прошу любить и жаловать, Панове! Наш соотечественник граф Огинский!