Лишённые родины

Торжественный въезд императора в Москву состоялся в канун Вербного воскресенья. Всю гвардию отправили в Первопрестольную; камер-юнкерам и камергерам тоже было велено участвовать в церемонии верхом, в юберроках — широких кафтанах пунцового бархата, дозволенных по случаю холодной погоды. Паркетные шаркуны оказались горе-кавалеристами и наделали большую конфузию: лошади, не слушавшиеся поводьев, завозили седоков куда сами хотели, ломая ряды, а камер-юнкер Хвостов и вовсе свалился под копыта и был вынужден остаток пути проделать в карете. Впрочем, в его падении подозревали умысел, дабы не подвергнуться взысканиям за новые оплошности и как-нибудь не прогневить государя еще больше.

Хвостов считался худшим российским стихотворцем, однако ода верноподданнейшего Дмитрия Ивановича, преподнесенная им «любящему отцу Отечества и душ своих подданных», была принята благосклонно. Сочинителю хватило ума похвалить военную реформу, столь резко отвергнутую дядей его супруги. Поэтому император и командировал Хвостова в Кобрин с устным наказом уговорить фельдмаршала вернуться на службу или хотя бы явиться на коронацию, но Суворов отказался наотрез. Совсем не думает о благополучии родных! Что сложного в том, чтобы приехать? Какая-то тысяча верст!

Император с сыновьями тоже ехали верхом; государыня, великая княгиня Елизавета и великая княжна Мария — в большой карете. Великой княгини Анны с ними не было: из Петербурга она выехала уже больной, но старалась пересилить себя, потому что государь не любил «притворства». В Москве стало ясно, что у нее воспаление легких; ей сделали кровопускание. Павел зашел ее навестить: «Теперь я вижу, что это серьезно, и мне очень досадно, что вы так больны; признаюсь, до сего времени я думал, что это всё жеманство, приобретенное во время прошлого царствования, а я стараюсь его искоренить». Анна испуганно таращила на него глаза, изо всех сил удерживаясь от кашля…

Павел любил длинные церемонии. Выступив около полудня из Петровского дворца, кортеж несколько часов добирался до Кремля. Старые триумфальные арки обновили и поставили еще шесть новых: на Тверской улице у Земляного города и у Тверских ворот, у Воскресенского моста, на Мясницкой у Китай-города и у Земляного города, а еще у Елохова моста. Император в мундире ехал по Тверской с обнаженной головой, держа шляпу в руке и кивая зрителям на деревянных трибунах; за ним следовали Александр и Константин. У Воскресенских ворот государя приветствовало духовенство под колокольный звон и пушечную пальбу; он спешился, вошел в часовню и помолился чудотворной иконе Иверской Божьей Матери, после чего вновь сел в седло, чтобы продолжить шествие до Слободского дворца — огромного дома против Головинского сада, купленного им у князя Безбородко. Туда прибыли уже часов в восемь. Все войска прошли мимо государя церемониальным маршем, и на этом мучения окоченевших придворных закончились; некоторых пришлось снимать с лошадей — сами они уже не могли пошевелиться. В Слободском дворце двор провел пару дней и перебрался в Кремль.

Кремлевский дворец оказался недостаточно велик, чтобы вместить всю императорскую фамилию: великого князя Александра с супругой поселили в архиерейском доме, великого князя Константина — в Арсенале.

На Страстной неделе императорская фамилия говела, что не исключало торжеств, в том числе банкета в Кремле, на котором государю прислуживали высшие сановники. Павел словно стремился наверстать годы безвестности, упиваясь почетом и уважением, в которых ему отказывали ранее. Старания казаться величественно-изящным отнимали много сил; оставшись один в своих покоях, он превращался в обычного усталого человека, менялась даже его походка, однако на следующее утро он вновь не шел, а выступал — неутомимый, великий, недосягаемый. Коронация была назначена на Пасху; в Страстную пятницу император провел генеральную репетицию, чтобы каждый знал свое место и вытвердил свою роль назубок.

Наконец, великий день настал.

Торжество коронования возвестили пушечными залпами. «Боммм… Боммм… Боммм…» — заблаговестил большой колокол Успенского собора; другие колокола подхватили перебором — и пошел трезвон. Духовенство в литургическом облачении вышло на паперть встречать императорские регалии, привезенные из Петербурга, вслед за которыми явились и их величества в сопровождении старших сыновей с супругами и юных дочерей, Марии и Екатерины, в белых парадных платьях вместо принятого при Екатерине русского наряда. Павел надел темно-зеленый длиннополый мундир с вышитыми на левой стороне груди звездами орденов Святого Андрея Первозванного и Святого Георгия и с голубой андреевской лентой через плечо; он был взволнован и сосредоточен. Мария Федоровна сияла зрелой красотой; ее атласное платье с фижмами, расшитое золотыми цветами по подолу, выглядело подвенечным, да и сама она смотрелась невестой — румянец на щеках казался природным, и несмотря на открытую шею, унизанную двумя нитками крупного жемчуга, и обнаженные руки, прикрытые лишь до локтя кружевом рукавов, ей не было холодно.