Лишний

Я долго думал, насколько причастна Юля к тому, что произошло, пытался разобраться в себе и случившемся, но все размышления заканчивались на том, что я вспоминал сестру, лежащую в больнице, и тогда я остановился на том, что у Юли не было другого выбора, кроме как отомстить всем, кто обидел ее подругу. У Юли не было другого выбора, так как ей никто его не дал, в первую очередь я. Я оставил ее одну в том аду, который сам устроил. Где-то в глубине души я всегда буду помнить: это я подставил Юльку, ей пришлось слишком рано повзрослеть, гораздо раньше, чем мне. Я дал себе слово, что не буду ее расспрашивать, потому что все уже произошло. Юльке пришлось гораздо труднее, чем мне. Еще меня мучил вопрос, почему я остался жив. Почему меня не убили. Я знал, что ответить может только один человек, встречи с которым я теперь боюсь больше всего на свете. А еще я чувствовал странную вибрацию где-то под кожей. Вибрация сводила пальцы так, что я переставал их чувствовать и требовалось много усилий, чтобы согнуть их в кулак. Я растирал ладонь, сжимал и разжимал пальцы, но вибрация никуда не уходила. Я испугался, что чем-то отравлен или болен после всего того, что случилось в том кабинете. Я помню глаза той женщины, как она курила крепкие сигареты и для меня стала воплощением возмездия за все то, что я натворил. Еще мне казалось, что меня оставили в живых для чего-то другого, что я куда-то попал, но узнаю про это только в будущем. Или меня просто пожалели, впервые в жизни. Я зажмурился и почувствовал, как на ладонь упали две слезинки, а когда снова открыл глаза, подумал, что линия жизни на правой ладони стала пунктирной — по крайней мере, такую иллюзию вызвали слезы, которые я не стал вытирать. Нас можно считать и слабыми, и нервными, и экзальтированными. Но нам просто нужно, чтобы кто-то говорил, что хорошо, а что плохо. Нам просто хочется, чтобы с нами кто-то говорил, а не оставлял одних.

Я записался на обследование в частную клинику недалеко от дома Кати на Патриарших. Врач сказал, чтобы я поменьше злоупотреблял запрещенными веществами, в том числе сильнодействующим снотворным и медицинским наркозом. Я пожаловался, что шея болит, и он прописал курс витаминов и других безрецептурных лекарств. Я все купил и даже какое-то время следовал предписаниям, но потом перестал, особенно когда в один день прошла шея. Однажды мне захотелось написать nemesis, попросить еще раз прощения. Я долго крутил телефон в руке и не мог решиться открыть чат, а когда зашел в телеграм, то увидел, что меня удалили из группы, и вновь стучаться в нее я не стал, как не стал никому рассказывать, что случилось в кабинете 401, ведь если невиновных нет, то и виновных тоже быть не должно.

В один из дней я приехал на кладбище к Алексу и оставил ему снимок, который нашел в столе, а когда хотел положить цветы на могилу Миры, увидел, что рядом с ней кто-то сидит, и не стал подходить, а просто раскидал цветы по асфальтированной дорожке и ушел.

В середине августа в Москве стало значительно холоднее, пошли дожди, ветер гонял упавшую, но еще не пожелтевшую листву. Я часто виделся с отцом, и несколько раз мы с Юлей приезжали к нему в офис, а потом мы вместе ходили обедать в ресторан на первом этаже бизнес-центра. Мы вспоминали детство, говорили о будущем, но никогда не говорили о его уходе из семьи и о том, что произошло с Юлей. Мы словно следовали негласному кодексу не поднимать эти темы. Мама пару раз созванивалась с папой, но ни разу не присоединилась к нам на обеде. Отец ее понимал, как понимали ее и мы, как понимали мы все друг друга. Катя с Артемом улетели отдыхать. Последний раз, когда она мне писала, они были где-то на островах. Я пару раз видел Ксюшу и Свету, но мельком. Однажды я увидел лежащую на траве девушку и подошел поближе, переполненный страхом, а когда она повернулась ко мне, я достал из кармана телефон и сделал вид, что кому-то отвечаю, и пошел дальше.

…Я смотрел в окно на маму, которая показывала жестом «позвони, как сядешь», я, улыбаясь, кивал ей в ответ, а потом увидел, как по перрону бежит папа и как он замедляется при виде мамы, подходит к ней, целует в висок, а она не обращает на это внимания. Он подошел близко к окну и кивнул. Я ответил тем же, и он улыбнулся. А когда он приложил к стеклу ладонь, то я почувствовал, как сзади на меня со смехом наваливается Юля, прикладывая свою ладонь к папиной через стекло. Когда аэроэкспресс тронулся, я еще видел фигуры отца и мамы, они стояли на перроне и смотрели нам вслед, а потом я повернулся к Юле, которая что-то разглядывала на планшете, обнял ее, а она положила голову мне на плечо, и мне стало так легко, что показалось — мы уже летим. Юля