Лишний в его игре

Мы вылезаем из машины. Даня замечает нас, останавливается. Хмурится. Оглядывается по сторонам, вжав голову в плечи, как будто… боится, что кто-то заметит. Похоже, он нам не рад.

Мама обнимает его, но он никак не отвечает. Ему неловко. Он смотрит на меня:

— Значит, ты вернулся?

Я киваю:

— Вернулся. Благодаря тебе.

— Я рад. Но… Зачем вы приехали?

— Это долгая история. Может, поедим? — Мама смотрит на вывеску пиццерии напротив.

В пиццерии берем пиццу с цыпленком барбекю и садимся за дальний столик у окна. Здесь довольно шумно. Кто-то пришел с семьей, кто-то — с друзьями. Все весело болтают и здорово проводят время, только за нашим столиком траур и напряжение.

Даня так сильно сгорбился над тарелкой, что его шишка, висящая на цепочке, уже почти окунается в соус барбекю. Он старается есть медленно, режет кусок пиццы с помощью ножа и вилки.

Но я вижу, что он очень голодный и еле сдерживается. Я его не узнаю. Он всегда был худым, но сейчас вообще одни кости. Лицо заострилось, синяки под глазами стали заметнее. Кажется, что от лица остались одни глаза, и эти глаза меня пугают — бесцветные, словно потухшие.

Даже его неизменная шишка как будто уменьшилась, совсем иссохла.

Мама тоже все замечает, она не скрывает тревоги.

— Даня, расскажи нам, как ты теперь живешь? — спрашивает она.

Он пожимает плечами:

— Нормально, обычно.

— Ты теперь работаешь на мойке?

— Да.

— Тебя заставляют?

— Нет, я сам так захотел, — говорит он куску пиццы.

— А что со школой?

Он молчит, а затем нехотя отвечает:

— Я решил уйти из школы.

— Что?! — ахаем мы с мамой одновременно. — Почему?

Он пожимает плечами:

— Это мое решение.

— А как же дальнейшая учеба? Институт? — растерянно спрашивает мама.

Он мотает головой:

— Я передумал учиться. Буду работать.

— Где? На мойке? — потрясенно говорю я.

— Да. Там нормально платят.

Я ничего не понимаю. Я не узнаю Даню. Это не он.

— Это ведь не твое решение, да? — спрашивает мама подозрительно.

— Мое.

— Не обманывай!

— Не обманываю. Я решил пойти работать. Мне нужны деньги.

— Но они забирают у тебя все! — возмущаюсь я.

— Я отдаю сам. — Даня сейчас похож на робота. Нет эмоций, а слова будто заучил. — Хочу помогать семье.

— А как же твоя мечта? — Мама растеряна. Даня молчит. — Это не дело. Я тебя не узнаю! Что они с тобой сделали?

И снова — молчание.

— Это я виновата, — говорит мама с болью. — Я не должна была тебя отпускать.

— Дань, — окликаю я. — Мы с мамой решили тебя забрать.

Он поднимает на нас глаза. Во взгляде — недоверие. И ничего больше.

— Забрать? — глухим эхом повторяет он.

— Да, мы заберем тебя у Нонны. Ты будешь жить с нами. Всегда.

Он безнадежно мотает головой:

— Это невозможно.

— Все возможно, — уверенно возражает мама. — Нам нужно обратиться в органы опеки, рассказать им, как с тобой обращаются дома. Как заставляют работать, не разрешают учиться. Опека проведет проверку, все увидит своими глазами. Через суд лишит Нонну родительских прав, после чего я возьму над тобой официальное опекунство.

Звучит убедительно. План выглядит отличным. И кажется, что все… просто?

Даня слушает, но со странным равнодушием. Кажется, даже не осознает суть слов.

— Но, — добавляет мама, — ты должен нам помочь. Именно тебе нужно рассказать все сотрудникам опеки, только тебе они поверят.

Даня задумывается. Я воодушевляюсь. Он просто не может не пойти навстречу!

Какое-то время он молчит, с тоской смотрит на столик рядом, где сидит семья. Там два мальчика лет семи, светленький и темненький, устроили потасовку за последний кусок пиццы с пепперони. Наконец он говорит, и каждое слово падает тяжелой гирей:

— Я хочу остаться со своей семьей.

Мама пораженно смотрит на него. Я не верю ушам. Нет… ничего не понимаю.

— Что? Ты хочешь остаться с Нонной? — выдыхает мама.

— Дань, очнись! — сержусь я. — Перестань вести себя как зомби! Как же твое письмо? Ты же писал, что хочешь быть с нами!

— У меня своя семья, — упрямо и глухо говорит он.

Теперь он меня дико злит. Хочется как следует его встряхнуть, я еле сдерживаюсь. Все идет не по плану! Да почему? Может, сдернуть с его шеи эту дурацкую шишку и зашвырнуть в угол? Вдруг хоть тогда он очухается!

Мы с мамой долго его упрашиваем, но впустую. У нас ничего не выходит. Во время очередной маминой попытки достучаться волосы лезут Дане на глаза, и он встряхивает головой, чтобы их убрать. И тут я замечаю у него на лице, рядом с виском, синяк. Мама тоже его видит. Осекается на полуслове, меняется в лице.

— Даня, это что? — испуганно спрашивает она.

Он сразу понимает, о чем она, и закрывает синяк волосами.

— Да ничего, ерунда.

— Это же Нонна? Или твой отчим? — спрашиваю я сдавленно.

— Нет. Это я просто ударился.

Ну конечно. Хочу ринуться к Дане домой и накинуться на Грузного.

— Ты врешь, — жестко говорит мама и добавляет с болью: — Так нельзя, Даня. Такое нельзя спускать им с рук. Очнись! Почему ты не можешь понять, что то, как ты живешь, это не норма? И главное — это можно изменить.