Лист на холсте, или Улиточьи рожки

— Я переученная «сова». И привык довольствоваться малым. Но сегодня, скажу честно, спалось на удивление хорошо. Хотя спать с вами в обнимку всегда хорошо. Вы профессионал, Элоиза.

— О нет, не профессионал. В этом — нет.

— А мне понравилось. Может быть, вы теперь всегда будете укладывать меня спать?

— Это небезопасно. Может возникнуть привыкание, знаете ли, разучитесь спать самостоятельно.

— Тогда, может быть, курс лечения? Скажем, десять сеансов, а там посмотрим? — подмигнул он.

— Вот именно — посмотрим.

— Вы уже встаете?

— Я еще не решила. Что вообще происходит?

— А ничего. В вольном порядке все едят, спят, пьют и гуляют по окрестностям. Новостей от Шарля нет, то есть плохих и вообще каких-нибудь заметных. В светской хронике мы не упоминаемся. Все тихо. За приезжим из Марселя следят, но он пока не покинул город. Принести вам кофе?

— А где Анна?

— Кажется, ушла гулять. Парни убедили ее, что мы без нее не пропадем. Так как? Хотите кофе?

— Конечно, — улыбнулась она. — Буду очень рада, если вы принесёте.

— Капуччино обещать не могу, но сливки в доме есть.

— Да, если можно, со сливками.

— Определенно можно.

Через четверть часа в дверь снаружи поскреблись. Элоиза встала, открыла дверь, пропустила внутрь Себастьена с подносом. Кофейник, сливки, сахар, тосты, масло, шоколад, пирожные, чашки, ложки, ножи. Поставил все это богатство прямо на пол у оконного стекла — столов и стульев не было.

— Располагайтесь, экселенца.

— Ничего себе! Я бы не справилась. Я бы непременно что-нибудь забыла. И бегала бы вниз много раз, — заметила она, усаживаясь на ковер.

— Я вообще талантливый, — усмехнулся он.

Налил кофе сначала ей, потом себе.

— Я знаю, — она, не глядя на него, налила сливки в кофе и отпила глоток. — Ой, с корицей.

— Вам не нравится кофе с корицей?

— Наоборот, нравится. Кто варил?

— Я варил. У Лодовико, конечно, есть какая-то кофеварка, но ничего не заменит старой доброй джезвы.

— Ух, как в шатийонской мансарде! Приятные воспоминания. А я тоже когда-то умела варить. В студенчестве. А потом разленилась и перестала.

— Значит, вы не безнадежны, экселенца.

— В плане домашнего хозяйства? Безнадёжна. Только не потому, что не умею, меня же всему учили. Сначала в монастырской школе, потом еще тетушка Женевьев тоже много сил положила, чтобы выучить меня управляться с большим домом. Всё потому, что меня это совсем не радует.

— Как же вы справлялись раньше, когда работали в других местах?

— А никак. Собственного дома у меня, как вам известно, нет, я всегда довольствуюсь съемными квартирами в том городе, где работаю, или вот как сейчас, живу фактически там же, где и работаю, раз есть возможность. А в качестве дома возвращаюсь в дядюшкин замок или в его парижский дом, или вот ещё к Полине. И там всегда есть специалисты, которые умеют решать такие вопросы.

— А если вы перестанете работать? Уедете жить в дядюшкин замок? Или к Полине?

— И не буду ничем заниматься, вы хотите сказать? Это как? Я не представляю для себя такой жизни. Сначала была учеба, потом еще раз учеба, потом диссертация, а потом все определялось нуждами работы. Ну и я надеюсь, что если я где-нибудь фатально ошибусь, и Шарль меня уволит, то я просто найду другое место аналитика — и всё.

— Вы слишком хороши именно как аналитик, чтобы вас выгонять, даже если вы где-то ошибетесь. Я нередко жалею, что вы не служили в штабе вашего дядюшки — наши тамошние аналитики далеко не всегда оказывались на высоте.

— Дядюшка полагает, что полиция и армия — не для женщины. И мы с ним не спорим.

— А то, чем вы занимаетесь сейчас?

— Вы имеете в виду данные и выводы? Да, подойдет. Ну и философия тоже воспринимается нормально, правда моя степень родным в большинстве непонятна и считается скорее как блажь, чем как результат серьезной работы. А это, мол, наша Элоиза, ну та, которая доктор философии. А про всякое другое он знать не знает. И незачем ему об этом знать, как мне кажется, — и она внимательно посмотрела на него.

— Хорошо, что предупредили. Мало ли, а вдруг бы мы встретились без вас, и я непременно стал бы рассказывать о ваших успехах в наших тайных операциях.

Элоиза рассмеялась.

— Дядюшка всегда игнорировал все рассказы и намеки на нашу семейную ненормальность, и ему никогда бы не пришло в голову пользоваться этой ненормальностью в рабочих целях. Он совершенно без какой-либо потайной мысли попросил меня сопровождать его на приём, и очень удивился, когда я после этого приёма взялась рассказывать ему, кто и что о нём думает. А я настолько привыкла делать подобное для вас, что даже ни минуты не задумалась. Иду с близким человеком на официальное мероприятие — значит, глаза и уши открыты, — она внимательно посмотрела на Себастьена. — Я не знаю, нужно ли обсуждать с дядюшкой, скажем, вчерашний вечер.

— Знаете, ваши открытые глаза и уши — это нереально круто, как говорят мои сотрудники. Если я на каких-то переговорах без вас, то мне, не поверите, случается остро ощущать ваше отсутствие. Поэтому слава Господу, что вы есть, и особенно — что вы рядом со мной. Про вас и генерала подумаем ещё, а пока давайте про вчера.