Листая календарь летящих будней…

Осталась только видимость и мнимость
того, что было стержнем и основой,
и жгучая висит необходимость
херни вполне такой же, только новой.

* * *

Зачем толку слова в бумажной ступе?
Я б лучше в небесах умом парил.
А может быть, на скальном я уступе
стоял и молча с морем говорил.

* * *

Текучесть у природы – круговая,
в истории – такая же текучесть;
Россия прозревает, узнавая
свою кругами вьющуюся участь.

* * *

Увы, порядок этот вечен,
и распознать его не сложно:
везде, где Бог бесчеловечен,
там человек жесток безбожно.

* * *

Все шрамы на природе – письмена
о том, как мы не правы там и тут,
и горестными будут времена,
когда эти послания прочтут.

* * *

Унимается пламя горения,
и напрасны пустые рыдания,
что плывёт не заря постарения,
а густеет закат увядания.

* * *

Стоит жара, и лень амурам
в сердца стрелять, и спят они;
я Фаренгейта с Реомюром
люблю ругать в такие дни.

* * *

Зачем в устройство существа
повсюдного двуногого
Бог сунул столько бесовства,
крутого и убогого?

* * *

Душа моя во мне дышала
и много высказать хотела,
но ей безжалостно мешала
прыть необузданного тела.

* * *

Порой весьма обидно среди ночи,
что я не знаменосец, не герой;
ни язва честолюбия не точит,
ни жгучих устремлений геморрой.

* * *

Снова церковь – и в моде, и в силе,
но творится забавная драма:
утвердились при власти в России —
те, кого изгонял Он из Храма.

* * *

Когда пожухшее убранство
сдувает полностью с ветвей
и веет духом окаянства —
томится мыслями еврей.

* * *

Забавно, что в соседней бакалее
легко найти творение ума,
от порции которого светлее
любая окружающая тьма.

* * *

Скоро мы, как дым от сигареты,
тихо утечём в иные дали,
в воздухе останутся ответы,
что вопросов наших ожидали.

* * *

В горячке спора про художества
текущей жизненной картины
меня жалеют за убожество
высоколобые кретины.

* * *

Плывёт, качаясь, наше судно,
руководимое не нами,
по волнам дикого абсурда,
который клонится к цунами.

* * *

Душе моей пора домой,
в ней высох жизни клей,
и даже дух высокий мой —
остоебенел ей.

Постскриптум через много лет

* * *

Цветут повсюду нынче фраера,
держащие контроль в умелых лапах,
ни в чём не понимают ни хера,
однако мигом ловят тон и запах.

* * *

Я езжу, и мелькают города,
читаются стишки не без успеха,
а публика одна везде всегда —
любительница горестного смеха.

* * *

Рутинной нашей жизни копошение
сидит уже в крови у каждой личности,
и мнится катастрофой нарушение
настоянной на времени привычности.

* * *

Вокруг меня – кишащая пустыня,
где каждый что-то режет и стрижёт,
моя ветхозаветная гордыня
меня от этой свалки бережёт.

* * *