Листея 2

Стемнело окончательно, матушка все дальше сидела в гостинной на одноместном диване, смотря в пузатый телевизор, мигающая картинка, казалось, совсем не была интересной женщине, та витала где-то в облаках, или настенных портретах. Интерьер комнаты мог похвалиться, не только этими изображениями, но и двумя громоздкими сервантами с охапкой привезенных статуэток, на полу и на стене гордо разлеглись персидские ковры в бордовых оттенках. Нажитое добро эта семья не стеснялась показывать.

– Совсем одна, – проронила себе под нос старородящая, – как вы могли все бросить меня, – опять окинув взглядом распечатанные фотографии полной семьи – дедушки, бабушки, себя, мужа, Валерьянчика новорожденного, поняла что раньше было кому о ней позаботится, была семья, что могла её защитить, – бросили да и только…, – хотела почувствовать себя снова ребенком, могла чувствовать только рядом с ними, уже почившими людьми. Оставалось сгнивать заживо в этой тухлой комнатушке, убиваясь прежними воспоминаниями, что обложили её повсюду, в каждой закорючке на ковре и в каждой мордашке статуэток. В домашнем телефоне, купленным её отцом, что был первым аппаратом во всей деревне. В кинескопном телевизоре, около которого собиралось множество односельчан, посмотреть полтора, доступных на тот момент, канала. Неужто ей судилось умереть вот так?

Интересно, как влияет на мой сон то, что я ложусь с ужасным настроением?…

* * *

– Что-то случилось, Валь?, – на следующий день они встретились у ручья, солнце жарило все сильнее, дело шло к лету, сидеть в теньке ивы на громоздком камне, было чистейшим удовольствием, – ты сегодня сам не свой, – уставившись на тетрадь исписанную формулами и примерами, говорила Надежда.

– Та мы опять с матерью повздорили, – захлопнув свои записи и откинувшись назад, Валя нервно забарабанил пальцами по поверхность булыжника.

– Ты сам прекрасно знаешь, что лучше делать и говорить то, что она хочет услышать от тебя, – голос девушки бринел всегда, но иногда делал это даже немного успокаивающе. Несмотря на ситуацию, её руки постоянно донимал жуткий тик, они тряслись.

– Прекрасно знаю я все, – парень закинул руки за голову и уставился в кроны над собой, – хочу поскорее сбежать отсюда. Но одновременно мне жутко жаль бросать её одну. Я чувствую себя ужасным человеком, когда думаю, что она заслужила быть вот так брошенной.

– Любое отношение к себе надо заслужить, Валь. Она заслужила, чтобы ты так о ней думал.

– Не знаю, – Видоплясов раздраженно ударил кулаком камень, – не знаю, не знаю, не знаю как себя чувствовать, не понимаю, кто я такой, хороший ли я человек?!

– Ты хороший в отношении людей, добрых к тебе. Вот как я, например, ты мне помогаешь, помогаешь безвозмездно, это и есть проявлением чистой души.

– …, – может это был идеальный момент, чтобы сказать ей банальное “спасибо”, но Валерьяну сложно быть искренним, сложно как-то показать свои чувства, – я никогда не чувствовал любви с её стороны, я не знаю, что такое любить других людей, Надежда. Что есть любовью, может я ощущал её, но не понимал этого?

– …, – тут промолчала уже Надя, слова были излишними, – скоро наступит добрый день, Валь, скоро, все закончится. Спасибо тебе, за все.

– …И тебе…, – украдкой выдавил из себя, оно было похожим больше на шум крыльев, пролетевшей мимо птицы, чем на слова, – урок окончен на сегодня, я устал, – холодно закончил парень, – можешь идти…

Что же нужно человеку на самом деле? Жалость, советы?… Не заставляют ли они чувствовать себя слабее, никчемнее, хуже остальных? Неужели в трудную минуту нужны именно они? Или нужны полные понимания глаза, что смотрят тебе прямо в душу, будто бы зная как тебе внутри. Понимание! Идеальная пропорция между жалостью и советами, то, что может согреть в момент отчаяния, осознание – кто-то тебя понимает… Делаешь ли ты такой старательный вид, или действительно знаешь как мне на душе, Надежда?…

* * *