Листья лофиры

Но как ни грозно звучит предупреждение посольского врача, трипанозома все-таки произвела на нас меньшее впечатление, чем внушительного размера крокодил, которого мы после купания обнаружили под мостом, переезжая Конкуре, — он дал нам больше пищи для размышлений. Прибегая к помощи теории вероятности, мы не без некоторого душевного трепета до сих пор обсуждаем происшествие… Мнения расходятся. Кое-кто прямо-таки недоумевает, почему крокодил не польстился на него в теплых водах Конкуре. А я, слушая разговоры, вижу перед собой равнодушно-меланхолическое лицо университетского бухгалтера, его рыжеватую руку, перечеркивающую мой авансовый отчет о поездке на Чукотку. Я составил его, по наивности полагая, что и на Чукотке, и во Владивостоке мне причитались одинаковые суточные. «Ничего подобного, — уверяет бухгалтер, — на пути к Владивостоку они заметно уменьшились». Почему? Это определялось финансовой дисциплиной, наверное, но бухгалтер сказал фразу, заставившую меня раз и навсегда разрешить для самого себя проблему опасности. «На Чукотке ваша жизнь находилась под угрозой, — сказал бухгалтер, — а во Владивостоке — нет». Спорить я не стал, но, кое-что сопоставив, пришел к выводу, что ни над ржавыми мокрыми равнинами Индигирской тундры, ни в бухте Эмма, зеленая чаша которой окружена сопками, задрапированными в шинельное сукно, ни на щебнистых вершинах Корякского хребта, ни у яранг в верховьях тундровой речки Алькатвеем, — нигде и ничто так определенно не угрожало моей жизни, как машины на улицах Владивостока, к которым я, с отвычки, все никак не мог приноровиться…

Последующие странствия еще больше убедили меня, что ныне нет на земле ничего опаснее забитых транспортом огромных городов, и я ничуть не сомневаюсь, что гораздо проще угодить под машину в Москве или Париже, чем в пасть к крокодилу в речке Конкуре…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Завтра мы уезжаем из Конакри. Поезд довезет нас до Маму, а потом мы совершим поездку на автобусе по центральным районам Фута-Джаллона. В последние дни профессиональные интересы уже частенько разъединяли наш некогда сплоченный коллектив. Когда мы ездили во Фриа, педагоги встречались в лицее Донка со своими коллегами, среди которых гвинейцы — наперечет, а многие французы откровенно говорят, что после каникул (а каникулы здесь в дождливый сезон) уже не возобновят контракты… Журналисты-международники, отказывая себе и удовольствии путешествовать, усиленно интервьюируют государственных и общественных деятелей республики. Руководителя нашей группы мы видим лишь мельком — у пего нескончаемые дела по линии Ассоциации дружбы с народами Африки.

Художник Машковский остается в Конакри. Он в полном восторге от воздуха, света и красок. И от гвинеек.

— Вы заметили, какая у них походка?.. Свободная, и вместе с тем величавая, — говорит он нам с Владыкиным, пока мы укладываем вещи. — Суметь бы только передать их движения!.. А фигуры?.. Как поставлены, какая осанка!

Чтобы нарисовать как можно больше портретных и видовых этюдов, Машковский и решил не ехать с нами: он будет работать на улицах Конакри.

Машковскому я оставляю свою коллекцию бабочек. Во время поездки в Киндию мы побывали у водопада — белые струи воды низвергаются там с уступа высотой метров шестьдесят, и в дождливый сезон водопад, наверное, был бы величествен… Мы искупались в проточной ванне у склона, приняли душ, забравшись под струи, а потом я все-таки изловил нескольких весьма симпатичных бабочек. Теперь у меня есть небольшая, но очень милая коллекция. Машковский клянется хранить ее, как зеницу ока.

Уже поздно и пора ложиться спать, но когда мы наконец собираемся ложиться, появляется куда-то запропастившийся Арданов. Вид у него такой, как будто он потерял все, что имел в жизни, и уже никогда не обретет вновь… Лишь постепенно проясняется нам в общих чертах разыгравшаяся в ночи трагедия.

После ужина радиокомментатор решил побродить по городу — решил и осуществил свое намерение. Конакри, между прочим, имеет одну неожиданную особенность для пешеходов, привыкших к европейским городам: в Конакри есть замощенные мостовые и нет замощенных тротуаров; объясняется это, надо полагать, тем, что колониальная администрация пешком не ходила. По этой причине продвижение по темному городу сопряжено с некоторыми неудобствами, но Арданов, пренебрегая ими, шел и шел себе по улицам…