Листья лофиры

Дорога, по которой мы едем, проложена мотыгами крестьян лет шестьдесят назад. Говорят, трасса ее выбиралась весьма и весьма произвольно и обошла важные сельскохозяйственные районы. Говорят, что определили трассу военно-политические, а не экономические соображения. За каждый километр этой железной дороги Гвинея заплатила сотней человеческих жизней; колонизаторы едва ли вели строгий учет погибавших, но цифра эта, видимо, не очень далека от действительности. Французы давно уже не ремонтировали дорогу, и она находится в плохом состоянии; так, наверное, и есть, потому что вагон сильно швыряет. Правительство Гвинеи намерено реконструировать дорогу и намерено строить новые дороги. В соответствии с советско-гвинейским соглашением советские специалисты окажут в этом помощь, проведя проектно-изыскательские работы на участке Конакри — Маму длиной 310 километров.

Начинает светать, и значит, через полчаса будет совсем светло.

— Все-таки есть на свете счастливые люди! — говорит Латынина, географ из Московского педагогического института. Она сидит у широко распахнутых дверей вагона и сияющими влюбленными глазами смотрит на несущуюся мимо саванну.

В Марокко, возле Рабата, сохранилась полуразвалившаяся крепость Шеллй с остатками султанского дворца. На развалинах былого величия ныне торжествует жизнь: рассыпавшиеся стены, камни забытых надгробий увиты алой бугенвиллеей, гигантские платаны, зеленые и шумные, бережно держат над ними в узловатых ветвях, как чаши с эликсиром молодости, большие растрепанные гнезда аистов; даже падая, платаны не умирают: лопается на стволах старая высохшая кора, и десятки крепких зеленых побегов, пустив корни в тело погибшего великана, тянутся к солнцу! Рядом цветут и плодоносят апельсиновые и лимонные деревья, и нежный аромат цветов, по которому не угадаешь запах спелых плодов, веет в прохладном весеннем воздухе…

В крепости Шелла есть священный источник, омовение в котором с последующей молитвой тут же, в крохотной молельне, избавляет будто бы женщин от бесплодия… До сих пор сохранился в крепости судный камень с узким отверстием: если человек просовывал руку в отверстие, а вытащить обратно ее не мог, то тем самым обнаруживались его коварные помыслы, и слуги султана тут же отрубали руку… Наконец, в крепости Шелла есть небольшой бассейн со священными угрями. Возле бассейна, когда мы подошли к нему, сидели старец в чалме и пожилая марокканка с открытым лицом. Перед марокканкой лежали сваренные вкрутую куриные яйца, и она сказала нам, что если мы купим яйцо и покормим угрей, то сбудутся все наши желания. Потом марокканка добавила, что можно точно установить, имеются ли среди нас счастливчики: в бассейне живет Старый Угорь, но выходит он только к счастливым людям…

Мы купили яйцо. Марокканка спустилась к бассейну и несколько раз шлепнула ладонью по воде. Откуда-то из темных углов тотчас начали выплывать длинные медлительные угри. Марокканка кидала им размятое в руке яйцо, и угри лениво поедали желток, а комочки белка падали на дно… Марокканка еще раз похлопала по воде и выплыло еще несколько угрей — и больших, и маленьких, — но Старый Угорь так и не вышел к нам…

Наверное, у мудрого Старого Угря несколько иное представление о счастье, чем у нас, потому что действительно есть на свете счастливые люди, и эти счастливые люди — мы!

Почему именно сейчас подумалось о счастье?.. Потому, что мы едем по саванне?.. Да, и поэтому. Латынина много лет работала над книгой о природе Африки, но Африка оставалась для нее книжной абстракцией, а сейчас — вот она! — живая подлинная Африка проносится мимо нее, манит зелеными далями, звенит мостами над быстрыми мелкими речками, машет длинными листьями бананов, кивает огненными соцветиями пылающей акации, тревожит дымами пожаров над горами… И Латынина теперь по-новому видит годы, проведенные за работой, — долгие часы в библиотечных залах, тихие вечера за письменным столом наполнились для нее теплым сладковатым ветром Африки, засверкали лучами ее солнца, и когда-нибудь Латыниной покажется, что провела она в Африке не несколько недель, а несколько счастливейших лет… И все-таки этим сказано лишь немногое, а то большое, что скрывается за ощущением счастья, почти невозможно уловить и почти невозможно выразить словами. Тут и собственная жизнь, и собственные раздумья, и логически недоказуемое убеждение в твоей личной причастности к судьбам Африки, и как-то по особому проявленное под африканским небом чувство своей страны, ее свершений, борьбы, ее трудного, но бесценного опыта.

В вагоне с нами едет один из руководителей округа Нзерекоре. Его зовут Беавоги. Гвинейская Республика — страна молодых руководителей, и Беавоги, по-моему, нет еще тридцати. Держится Беавоги с достоинством, у него уверенные жесты, он скуп на слова. Как и у большинства гвинейцев, у него короткие волосы, выпуклый, чуть скошенный в верхней части лоб, крупный широкий нос, тонкие губы. В чертах его лица нет ничего юношеского, но от всего облика Беавоги, одетого в чистейшую белую бубу, веет свежестью, молодостью, бодростью.