Листья лофиры

Мсье Лабери, как всегда, безукоризненно одет и, как всегда, изысканно вежлив. Он справляется о нашем самочувствии, спрашивает, хорошо ли нам спалось, а потом говорит, что ехать в Сен-Луи автобусом слишком утомительно, особенно для дам. Двести семьдесят километров, как-никак! В жару, в тесной машине — это ужасно… В поезде, в вагоне первого класса, и прохладнее, и просторнее… А помощник мсье Лабери — молодой левантиец, который будет сопровождать нас в поездке, — позаботится, чтобы мы устроились со всеми удобствами… Второй наш гид — известный в Сенегале писатель — прекрасный знаток своей страны. Он не позволит нам соскучиться в пути…

Дав нам, таким образом, понять, что фирма перед затратами не останавливается, мсье Лабери предлагает без промедления садиться в машины, чтобы не опоздать на поезд.

Вагон первого класса — в середине поезда. Двери его широко раздвинуты. Кроме нас в вагоне едут только супруги с малышом месяцев восьми — в пышных нейлоновых одеждах молодая женщина и сухощавый с замкнутым лицом мужчина в очках. Они не замечают нас, европейцев, — очень скоро мы все почувствовали, что между нами пролегла полоса отчуждения…

Ветер принес с моря туман — серый, как у нас осенью, — и сквозь него слабо проступают убегающие назад размытые силуэты деревьев, контуры плосковерхих домиков и хижин. Машинисты часто сигналят, а сигнал электровоза напоминает звук пастушеского рожка — того самого, что и до сих пор раздается в русских деревнях на росистой заре.

Хочется спать. Муэдзины будят нас часа в четыре, и потом уже дремлешь урывками: высокие пронзительные голоса их обладают удивительной «пробивной» силой — стены им нипочем… И хочется, конечно, смотреть в окошко. Чуть ли ни первым из русских нам откроются сейчас ущелье Разбойников, уступ Тиес, равнина Диандер, или Кайорская, к северу от Дакара… Стекла запылены, и окно не мешало бы поднять, но меня смущает малыш, скачущий на руках у мамы. Я спрашиваю, можно ли открыть окно. Сенегальцы не смотрят на меня и не отвечают мне. Легкое движение плеч говорит, что им безразлично, как я поступлю.

Поразмыслив, я пересаживаюсь на другое место, подальше от супругов, и там открываю окно. Туманная пелена несется теперь мимо меня серыми лентами, но постепенно она редеет, и ущелье Разбойников — мало чем примечательную ложбину, заросшую кустами мимозы, — мы проезжаем при ярком солнечном свете. Разочаровывает и уступ Тиес, описанный во всех солидных монографиях: он невыразителен и вообще плохо заметен на общем равнинном фоне… Зато пейзажи Кайорской низменности, вдруг открывшиеся во всем великолепии, заставляют меня громко сказать:

— Гвинея!

— Ты не оригинален, — говорит, не оборачиваясь, сидящий впереди меня Решетин. — Все сравнивают Кайору с Гвинеей, хотя между ними не так уж много общего…

Но меня мало заботит проблема оригинальности: я вижу рощицы кокосовых пальм, небольшие плантации бананов, редкие баобабы и вспоминаю пейзажи, запечатлевшиеся в моей памяти еще в прошлом году… Конечно, немало различий между низменностями Гвинеи и Кайорской равниной: почва здесь серая, а не красная, здесь много песчаных дюн, грядами вытянувшихся вдоль океана, здесь живут другие племена — лебу, серер — и строят они не глиняные, а квадратные соломенные хижины, которые обносят заборами из стеблей сорго… И все-таки эти расположенные за дюнами западины, богатые влагой и заросшие пальмами, сплошь возделанные, потому что этот район служит овощной и фруктовой базой для Дакара и Сен-Луи, — все-таки они впервые напомнили мне Гвинею. И не случайно западины эти называются «ниайя», что в переводе означает «группа масличных пальм» — гвинейских пальм.

А поезд все катит и катит, и по-прежнему стройные пальмы и жилистые баобабы украшают саванну, и по-прежнему мелькают соломенные деревушки с квадратными хижинами и круглыми приподнятыми над землей зернохранилищами… Можно наугад ткнуть пальцем в карту Сенегала и сказать: арахис. Его сеют почти повсеместно — это основная культура Сенегала, и страну эту подчас характеризуют двумя словами: Дакар и арахис. Выращенный на скудной земле Сенегала, арахис стекается в Дакар, на маслобойни и в порт, и оттуда утекает во Францию… Но внутри страны, на пути в Дакар, арахис временно скапливается в некоторых торговых центрах. Например в городе Тиес, который мы проехали, так и не увидев. В Тиесе живет около сорока тысяч человек — в основном это уолофы, а также тукулеры, бамбара, серер, мавры. Три тысячи из них работают на арахисовых предприятиях… Но не только арахисом знаменит город. Тиес — центр фосфатной промышленности. Две французские компании — «Пешине» и «Сенегальское фосфатное общество» — добывают и обогащают руды в окрестностях Тиеса.