Листья полыни

Но более всего поражали воображение города, где в окнах были огромные стрельчатые окна, разделенные мелкими квадратиками самого настоящего стекла, а в окнах храмов в кованые решетки было вставлено стекло цветное. Серебряные фигуры богов-близнецов, голубей, духов, разных зверей и людей разных ремесел смотрели с карнизов и из-под островерхих двускатных крыш. На узких, мощенных булыжником уличках под деревянными навесами, пристроенными к высоким нижним этажам трехэтажных каменных домов, трудились мастеровые: кожевенники, кузнецы, ткачи, скорняки, бондари, гончары. Златокузнецы жили богаче, их мастерские, также пристроенные к нижним этажам, были сложены из кирпича. Каждому ремеслу была отведен свой ряд. Так же обстояли дела и в Галираде, и в Кондаре, но то были старые города. Внутренний Нарлак взрывался молодостью: по дорогам шли отряды одетых в кольчужные брони и шлемы воинов, несущих червленые щиты. Верховые, из тех, что побогаче, на дородных конях, в вороненых с серебром зерцалах со знаком поднявшего лапу рыкающего льва, вели эти отряды на полдень, к халисунским перевалам. Стрелки в куртках из толстой вываренной кожи с длинными простыми и сложными луками шли с ними, и дорожная пыль не успевала опуститься после одного отряда, как сзади уже подходил другой.

Женщины в беленых платьях с красной вышивкой и передниках, с волосами, убранными под высокие кики, смотрели из-под руки им вслед, провожая знаком разделенного круга. А после возвращались к своим трудам, повторяя со вздохом на языке Нарлака: «Каждому — свое».

Здесь, где перед ликом близких гор сходились, роднясь, земля и небо, вырастала новая сила Нарлака, одна только в этой стране способная остановить стеной из железа и серебра мергейтское перекати-поле.

Булану больше не нужно было следить за снами тех, кто видит битву, и он пробирался, сколь мог далеко вперед, в сны тех, кто видит черное облако. Но так же, как и для Зорко, и Некраса, оно покуда оставалось неведомым предметом, погруженным в себя сном, без легкости и сласти, без горечи и прозрений, без богов, без пламени жизни, которое есть в самой глубине каждого сна. Оставалось ждать, когда же произойдет то, чего ждали все трое: сражение, когда Гурцат окажется перед ними и все будет зависеть только от них. Зорко казались невнятными надежды Некраса на то, что он сможет распутать одеревенелый колтун Гурцатовых видений. Он надеялся на свой оберег, сохранивший его не раз, и на свой меч. А вот Булан верил, что ему удастся доделать то, чего не сумел веннский кудесник. Брессах Ог Ферт не отдавал предпочтения ни тому, ни другому и только ночами ловил лунные блики на свой стеклянный меч, рассматривая призрачные отражения неведомых далей. Зорко так и не знал, что же умел колдун-вельх, а что было ему не по силам. Вернее всего, не знал этого и сам Брессах, не то не пришлось бы ему тысячи лет мыкаться от огня к огню и нигде не найти приюта. И уж вовсе не понятно было, о чем думал черный пес, терпеливо, как и всегда, сносивший все путевые тяготы и исправно таскавший из озер и болот дикую водяную птицу, когда Брессах или Зорко били ее из луков.

Здесь, у красных холмов, они, примкнув к войску из Внутреннего Нарлака, встретились с воинством Халисуна. Вчера под вечер, облаченный в пурпурную мантию и багряную зарю, в золотом венце, на колеснице, влекомой четверкой буланых коней, властитель Халисуна явился перед своими воинами, чтобы встретиться с нарлакским младшим конисом. Халисунцы пришли с колесницами, конницей и великим множеством пеших воинов. В шлемах-ерихонках, зеленых и синих туниках до колен, в блестящих стальными пластинами, наручами и поножами доспехах, вооруженные средними мечами, заостренными на аррантский манер, эти воины стояли долгими шеренгами, и ветер развевал их черные и темно-карие длинные кудри. Напротив были нарлакцы, закованные в кольчатые брони, в округлых островерхих шлемах с наносниками и выкружками. Круглые халисунские щиты, горящие медью, киноварью и позолотой, с рисунком из письмен халисунской грамоты, и треугольные щиты нарлакцев с серебристым львом, ряд напротив ряда. Конница халисуна на легконогих степных конях, в плащах и чешуе, и тяжкая конница Внутреннего Нарлака, темно-блещущая крушецовыми дощатыми бронями, с разноцветными бунчуками на шлемах. И копья, целый лес копий, тысячи жал, заранее облитых кровавым отсветом зари. И пыль, неоседающая, несвеваемая, летящая с поземным низким ветром.

Зорко, Брессах Ог Ферт и Булан оказались в третьем, самом младшем войске, где была малая галирадская дружина, наполовину из сегванов, и те, кто пришел на эту битву с разных сторон земли, ища кто войны, а кто выгоды. Ни конис Внутреннего Нарлака, ни властитель Халисуна не держали наемного войска. Первый еще не был достаточно богат, второй брал к себе лишь тех, кто был одной с ним веры. «Друзья могут быть только искренними», — сказал властитель, когда держал речь на вечерней заре.

Сольвенны пришли с воеводой, и тот вышел, увидев тех, кто не был ни в халисунском, ни в нарлакском войске.