Листки из вещевого мешка (Художественная публицистика)

Конечно, ни с одним человеком невозможно иметь отношений без того, чтобы их не портить. Какая доля в них приходится на меня, Какая на него? Как они совмещаются? Кому из нас двоих надо держать ухо востро? Когда живешь на неспокойном кладбище разрушенных отношений, такие вопросы с течением времени приходят сами собой. Единственное средство - по возможности не припутывать их к отношениям, которых ты еще не успел испортить. Но для этого непременно нужны двое. Макс Фриш, по-моему, дарует благодать (тем, кто уже позабыл, что значит это слово, рекомендую хорошо им известное grace 1). Эта-то благодать (или grace) и позволяет другому не поднимать роковых вопросов. Собственно говоря, быть виртуозом в малом считается неподобающим. Но он таков. И к тому же он писатель, менее всего расходующий мир. Он делает вид, что всего лишь аранжирует, но при этом не оставляет камня на камне. Он ничего не разрушает, но все изменяет. В результате он заставляет камни говорить. И ты вдруг осознаешь, что нет ничего естественней. Причем самое удивительное, что звучит это так, будто он уже заранее знал, что они скажут. А он своим тихим голосом клятвенно заверяет, что он лишь создал условия, при которых камням, может быть, пришло бы в голову что-то сказать. Вот и все. Устраивать камням праздник троицы - это ему по душе. Рядом с ним я кажусь себе безмерно опрометчивым. Остается только надеяться, что такова и в этом его воля. Иначе плохи были бы мои дела. Уж буду я и впредь полагаться на то, что он во всем соблюдет парящее равновесие, этот цюрихский Макс Просперо. Мне никогда не приходилось летать вместе с ним, но у меня такое чувство, будто мы до сих пор только и говорили, что о полетах. Я с безраздельным доверием, он со знанием дела. Тем, что никто не разбился, что был лишь полет вокруг полета, я обязан ему, этому Просперо вербодинамики. Этому великому неизвестному среди асов по части завоевания известности! Поистине самый поразительный, самый любопытный феномен в области литературных откровений: живет себе человек, в течение целой литературной жизни работает с необычнейшим материалом и внушает нам всем впечатление, что он достиг новой стадии исповедальности, поднялся на новую ступень аутентичности, открыл наиновейшую главу в истории автобиографической формы повествования, - а сам полностью остался в тени! Так по крайней мере считаю я. Он лишь воспользовался материалом своей жизни. Но так, что его самого в ней уже нет. Его присутствие обнаруживается лишь в том, как он располагает этот материал, лишь в приеме, создающем художественные связи, не в материале, а в расчете. Он обнаруживает себя именно как прячущийся человек. Результат - мастерство, искусство. Но причина - стыдливость. Так по крайней мере я предполагаю. Уж таков он, что скорее заставит говорить камни, чем заговорит сам. И вот это очень характерная черта - его молчание. Для того чтоб его сохранять, он и играет. Даже когда ему вовсе не до игры. Может быть, ему и всегда, в любую секунду было не до нее. Может быть, он думает: "Прежде чем что-либо сказать, сделаю-ка я лучше так, будто я что-то сказал". Вот так в результате он точнее любого другого реагирует на наш общий изъян. Физик трансформирует силы, писатель - слабости. Так используются резервы электричества и искусства. В произведениях искусства, создаваемых Максом Фришем, особенно светло. Больше всего он любит играть с исследовательским огнем. Его хорошо бы мог нарисовать Грасс * - с источником света на лбу, как рудокопа и врача в одном лице, но чтоб в рисунке непременно было обозначено и то, что энергию свою этот свет получает из тьмы - из души, в глубины которой этот светоносный не дает заглянуть.

1 Благодать, милость (англ.).

Криста ВОЛЬФ

ДОРОГОЙ МАКС ФРИШ,

места, в которых нам довелось встречаться, превратились в моих воспоминаниях в острова, поглощаемые приливом. Воспоминания в наших широтах все больше становятся своего рода службой по спасению ископаемых и реликтов. По сути, об этом-то мы, сами того не подозревая, и говорили, когда беседовали о Вашей новой книге - в Стокгольме, в мае 1978 года. Ваша новая книга тем временем вышла в свет - под названием "Человек появляется в эпоху голоцена", - и в посвящении Вы вспоминаете о том разговоре, в котором нам с Г.*, как мы имели некоторое право полагать, отводилась роль будущих читателей. С тех пор мы не виделись больше, те острова тонут, тонут, и где же, спрашивается, твердая земля, дорога и в тумане - дорога, уже многих засосала пучина нереального, несуществующего, живые превращаются в жаждущих выжить, печаль вытесняется отвращением. Сначала боль сжимает сердце, потом больное сердце выходит из моды, и сердобольный автор обнаруживает, что потерпел крушение: природа не нуждается в именах. Каменные глыбы не нуждаются в его памяти.