Листопад

— Почему бы и не попытаться его догнать? — Ранка повернулась к Чаруге и, встретившись с его взглядом, улыбнулась. — Не мог же он далеко уйти. Ведь впереди везде стоят наши войска.

Она вытащила пистолет из кобуры, вынула обойму, пересчитала в ней патроны. Рана на руке у нее уже затянулась, но боль изредка еще появлялась.

— Мы с Марко оставили его в роте, поверили ему…

— Ну, товарищ комиссар, разве швабам можно верить? Все они гады!

— Ему теперь далеко не уйти. Скоро начнется общее наступление, и он снова попадется. Как бы хотелось, чтобы он попался именно нам.

— Тогда бы уж я его прикокнул, подлеца… Ты не расстраивайся, все равно он попадется.

— Откуда ты взял, что я расстроилась?

— Мне кажется, ты переживаешь. Но это не твоя вина, что он, гад, утек. Мы все довольны, как ты командуешь ротой. У тебя неплохо получается.

Ранка пристегнула ремень, надела пилотку, повесила через плечо полевую сумку. Чаруга еще раз с интересом взглянул на нее, но она не обращала на него внимания. Ранка привыкла к мужским взглядам и не сердилась да ребят. Даже тогда, когда они пытались заглянуть ей в самую душу: ведь людям надо как-то себя успокоить…

Когда Ранка с Чаругой вышли на улицу, снова стал накрапывать дождь. На дороге показались две колонны: одна держала направление в сторону фронта, вторая — к лесу. Они выждали, пока обе колонны прошли. У бойцов было великолепное настроение — все успели выспаться и позавтракать. Как только тронулись с места, кто-то запел.

Чаруга, распираемый гордостью, шел впереди своего взвода, размахивая руками в такт песне. За последние дни замковзвода заметно похудел, и куртка свободно свисала с его плеч. На, новой должности Чаруга старался показать себя с хорошей стороны, и Ранка предложила штабу утвердить его вместо погибшего командира второго взвода. Он знал о предложении комиссара и теперь смотрел да нее, как верующий больной смотрит на икону. Заметив, что комиссар увязала в грязи по щиколотку, Чаруга вдруг почувствовал, что и ему от этого стало труднее шагать.

Дорога была разбита подводами, машинами, гусеницами танков. И всюду непроходимая грязь. Ноги утопали в этой жиже, как в плохо замешенном тесте. Местами виднелись следы телег, оставленные крестьянами еще осенью, но сейчас они тоже смешались с грязью. По обеим сторонам дороги стояли серые, давно не беленные дома с черепичными крышами. Несколько домов было изрешечено снарядами, а в двух местах над развалинами еще стелился дымок. Вокруг толпились люди. У них был удрученный вид. Когда мимо них проходила колонна, они всматривались в нее, надеясь увидеть среди партизан своих родных и знакомых.

В центре села грязи было меньше: под нотами заскрипел щебень, бойцы повеселели, подтянулись, строй выровнялся, и прерванная песня возобновилась. Вскоре рота свернула с главной дороги в узкий переулок, и, когда стала подниматься к лесу, ей навстречу попалась группа крестьян, вооруженная вилами и топорами. У них был такой вид, словно они поймали большого медведя и теперь ведут показывать его на ярмарке.

Взглянув мимоходом на крестьян, Чаруга заметил, что они ведут кого-то, связанного веревками, и смутная догадка зашевелилась в нем. Эта догадка поднялась из самой глубины души. Он хорошо знал своих крестьян, верил в их надежность. В первое мгновение люди показались ему хмельными. Они так шумели, словно стремились обратить на себя внимание.

Впереди шел мужик средних лет, в резиновых сапогах, черной домотканой куртке и старой выцветшей шляпе, так согнувшись, будто за спиной нес вязанку дров. Через плечо он тащил веревку, которой был связан человек, идущий шагах в трех позади него. Вокруг толпы, как мухи, носились несколько подростков. У них был торжественный вид.

Приблизившись к партизанам, процессия остановилась, чтобы пропустить колонну. Поравнявшись с крестьянами, Чаруга отделился от колонны и подошел к ним поближе; ему хотелось увидеть, какого такого зверя они изловили. Разглядеть его издали почти не было возможности, ибо крестьяне плотно обступили своего пленника. С одной стороны стояла женщина с вилами, вперенными пленнику в бок, с другой — мужик с топором через плечо. Связанный был без головного убора, в немецкой форме без всяких знаков отличия. С него успели стащить сапоги, и он стоял в одних носках. Волосы цвета спелой пшеницы закрывали ему лицо. Увидев партизан, он еще ниже опустил голову.

— Это мы поймали шваба, — сказал крестьянин, снимая с плеча топор. — И сопровождаем его к вам в штаб.

Чаруга отодвинул в сторону мужика с топором, подошел ближе к пленному, взял его за волосы и, подняв опущенную голову, заглянул в лицо. В первое мгновение его трудно было узнать. На шее и лице виднелись кровоподтеки, один глаз опух и заплыл. Одежда в нескольких местах была порвана.

— Он сопротивлялся, вот мы его и жигосали[19], — сказал мужчина с топором.

Чаруга отпустил пленника, поплевал на ладони и вытер их о штаны.