Листопад

Наташа от реки свернула в лес, на старое место, где ждал он, которому она была верна. Вверху переплетались ветви берез. Сквозь густую листву синими лоскутиками проглядывало небо. И Наташа никак не могла отделаться от слов Кости: "Я уверен, потом ты спохватишься!.."

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

1

"Юры-ы-ет! Юр-р-ст! Вч-вч-гд!.."

Птичья разноголосица проникала сквозь открытые рамы в дом лесничего.

Буравлев соскочил с постели, босиком прошлепал к окну и распахнул створки.

Солнце еще не всходило. Но уже над соснами засинело небо. Настой трав хотелось черпать в пригоршни. Из ореховых зарослей неслось бульканье, щелканье, звонкая россыпь... Буравлев вздохнул: "Что ни говори, а нет ничего в природе лучшего, чем соловьиные рассветы..."

Услышав шаги отца, из своей комнаты вышла Наташа, в пестром халатике, с перепутанными волосами. После сна щеки ее румянились.

- Соловьи-то взялись... Даже спать мешают, - сказала она, зевая.

- Последняя их песня в этом году. Вот и стараются. Сегодня петров день. Сенокос начинается. А они поют-то всего месяц. С середины мая и до сего дня.

- Уже уходишь, папа? - забеспокоилась Наташа. - Позавтракал бы... Я сейчас... - и заторопилась на кухню.

- Не до завтрака мне сейчас, - остановил он дочь. - Грибники пошли. Покос начался. В лесу народу полно. Как бы чего не натворили. Бросят ненароком спичку и пойдет...

2

Буравлев набросил на плечи китель, взял форменную фуражку и вышел из дому. Знакомыми тропками миновал березовую рощу, пересек лес и бором вышел к Ольховке. Он думал о жизни, простой и сложной...

Припомнилась война, первое боевое крещение, плен, немец ефрейтор, ведущий его на расстрел, лесная сторожка и склоненная над ним, Буравлевым, девушка с конопушками на носу и большими серыми глазами с грустинкой. Где она теперь? Что с ней стало? И ему захотелось увидеть ее и сказать хотя бы несколько добрых слов... И опять подумалось о Наташе. Как изменилась она. Что бы это могло быть? Неужели в этом повинен Маковеев? Как все в жизни получается...

Размышления Буравлева прервал подозрительный стук за Долгим оврагом. Он заспешил к отлогому склону. Стук повторился. На другой стороне, за орешником, кто-то рубил дерево. Буравлев пересек овраг и вышел к порубщику. Суховатый сутулый мужчина, бросив топор, кинулся к еловой заросли. Буравлев побежал ему наперерез. Поняв, что от погони не уйти, порубщик остановился.

- Ну и быстер ты!.. - краснея, заулыбался он. - А говорили, что лесничий у нас из городских. Лишний шаг не ступит.

Буравлев, едва переводя дыхание, скомандовал незнакомцу:

- Хватит заговаривать зубы. А ну, поворачивай назад. Посмотрим, что ты там натворил.

У оврага, обливаясь смоляным потом, стояла надрубленная сосна.

- Собирай со стволов смолу, - приказал Буравлев. - Да не мешкай!

Залечив надрубленное дерево, строго спросил:

- Ты знаешь, как это называется? У нас за такое по особой статье судят. Лес-то наш объявлен заповедным.

- Ты уж прости меня. Нижние венцы в сарае подгнили. Сменить нечем.

- Ты что, обленился? В лесничестве не можешь выписать? - наступал Буравлев. - Я бы тебе таких сосен отпустил, что и во сне не приснятся.

- На скорую руку хотел. Не до ходьбы сейчас. Ноне покос начался.

- Я бы тебе показал покос, что и другим бы наука была! А сейчас иди, только с топором больше не попадайся. Иначе за все спрошу.

Порубщик, обрадованный неожиданным поворотом дела, оживился:

- Что-то ты, Сергей Иванович, сердобольный какой? Я еще никогда не видел, чтобы деревья лечили.

Буравлев строгим взглядом смерил его неказистую фигуру.

- Тебе, как вижу, лет тридцать пять, не больше? Так вот, на свете тебя еще не было, а я с отцом своим эти деревца уже сажал. В них вся моя жизнь. Понятно?..

3

Лес молчал, будто прислушивался к мыслям Буравлева. Неспокойные осины позванивали слюдяной листвой. По стволам медленно стекала душистая роса. В ее капельках вспыхивали и гасли радужные отсветы. Спелым яблоком наливалось высокое небо. Где-то за бором поднималось солнце. От его проникающих в чащу лучей розовели слезинки ландышей, еще крепче становился их дурманящий аромат. У оврагов, соревнуясь друг с другом, допевали свою последнюю песню соловьи. От терпких запахов и от бесконечно меняющихся красок на душе у Буравлева было необыкновенно тепло и радостно. Он опускался в пологие овраги, пересекал лощины, пробивался сквозь гущу молодых сосняков...

На полянах и прогалинах густо зеленела трава, к солнцу тянулись маленькие сочные кочаны заячьей капусты, а вокруг пестрели умытые росой заросли целебной кровохлебки, кудрявились трепещущие, облитые розовым цветом восхода березки и рябинки.

Буравлев выщипывал в траве розовые кукушкины башмачки, надутые, как пузыри, лилово-голубые колокольчики, алые, будто капли крови, гвоздики, румяную россыпь дрёмы...