Листы дневника. Том 2

Удивительно подумать, чтобы человек, по семейным корням как бы привязанный к Западу, до такой степени мог чувствовать Восток. Это не было восточным увлечением или каким-то предвзятым модернизмом, когда во имя какого-то внешнего интереса люди бросаются в африканское или полинезийское искусство или в скурильную японщину, лишь бы удержаться на гребне моды. Крэн не походил на таких эфемерных однодневок. Можно сказать, что в отношении Востока, конечно, включая в него и Русь, Крэн был непоколебимым однолюбом.

Было бы жаль представить Крэна только как филантропа или как государственного деятеля. Несомненно, по природе своей Крэн был художником. Ведь не только те художники, которые поют, играют, пишут, занимаются живописью или скульптурою. В равной мере и все те будут художниками, в душах которых горит пламень красоты. Ко всему красивому и прекрасному неотрывно тянуло Крэна. Вспомним, как восхищался он конфуцианскими напевами. Как помогал он Афонскому монастырю. Эта помощь была не просто внешним актом милостыни. Наоборот, Крэн всегда устремлялся к чему-то прекрасному. Когда он звал меня ехать с ним на Афон, то ведь прежде всего его влекло к древней красоте.

Может быть, не все поймут, почему мы ставим художественность природы Крэна выше всех прочих его земных дел и достижений. Но когда подумаем пристально о том, какое особенное качество всех мероприятий Крэна было очевидно, то согласимся, что в основе всего нужно понимать Крэна как художника. Вот Крэн в кругу друзей слушает квартет Кедрова, и "Новогородские колокола" заставляют глаза его гореть огнем художника. Или Крэн спешит в Ростов Великий послушать знаменитый малиновый звон. Или Крэн увлечено беседует с монгольской княжной. Или Крэн хочет иметь целую сюиту картин Поленова. Не перечислить все те зовы к прекрасному, которые рождались в сердце Крэна.

И еще одно очень ценное качество. Крэн не забывал тех областей, к которым у него вспыхивало увлечение. Мы знаем, как через много лет, через длиннейшие промежутки, он опять обращался к старым друзьям и хотел сделать для них что-то сердечно приятное. Такое природное стремление Крэна когото обрадовать тоже принадлежит к лучшим качествам его утонченной души. Перед поездками в Россию Крэн всегда вспоминал своих русских друзей, и трогательно было слышать русские имена, которым он собирался доставить радость. Иногда думалось, что ему значат эти как бы случайные мимолетные встречи, но дружба Крэна не ржавела и все, однажды им признанное, всегда находило в нем живой отклик.

Первая моя личная встреча с Чарльзом Крэном произошла в 1921 году в Чикаго во время моей выставки в Чикагском Институте Искусства. Эта первая беседа была чрезвычайно многозначительна, и продолжалась она в таких тонах, как будто мы уже были лично знакомы в течение многих лет. В конце концов, мы и были знакомы, хотя и не лично, но может быть, более чем лично. Крэн знал мое искусство, а я так много слышал о нем еще и в России. У русских мало таких сердечных друзей, и потому имя Крэна и многочисленные рассказы о его светлой деятельности постоянно были среди русских. В течение той же беседы Крэн сделал несколько весьма многозначительных указаний о некоторых личностях. Только с годами мы могли убедиться, насколько верен был его суровый прогноз.